Но за дверью оживились.

— Про Мишеньку спросить хотите?

— Да!

В замке щелкнуло, между дверной створкой и косяком образовалась узкая щелочка.

— А вы кем будете? — Говорившую было не разглядеть. — Биограф?

Предположение подходило уровню абсурдности дня как влитое. Тим кивнул. За дверью немного поразмышляли, но все-таки сняли цепочку.

— Что ж, проходите, — разрешили из густой темноты, и Тим шагнул через порог.

В комнате знакомо пахло тяжелым парфюмом, пудрой и пылью. Как от Шифмана, только сильнее. Так, что запах не пропитывал, а оседал вязкой пленкой. Щелкнул выключатель, и в неровном свете лампочки Тим сумел разглядеть заставленный мебелью коридорчик и женщину в бархатном халате.

— Добрый вечер, — обронила она и стремительно пошла в глубь квартиры, обернулась мельком, сверкнула густо подведенными глазами. — Что же вы стоите? Пойдемте в зал.

Обвешанные репродукциями стены начали давить. Тесный коридор давно уже не проветривали. Тим разулся и пошел на звук — в зале звенели чашки.

— Как вас зовут? — поинтересовалась хозяйка, расставляя на круглом столике чайник и сахарницу.

— Тимур.

— Какое мужественно имя! — воскликнула она. Опрокинула сахарницу, и сахар посыпался на скатерть. — Греческое? — Опустила в белую кучку палец, поднесла ко рту и застыла так.

— Наверное…

Глядя на то, как мать Шифмана облизывает палец, а тяжелый перстень на нем сверкает камнем настолько же внушительным, насколько искусственным, Тим мысленно простил Шифману всего его странности.

— Павлинская, — наконец представилась она и протянула руку.

Влажный палец поблескивал, рука царапала воздух отросшими ногтями. Тим подошел ближе, осторожно пожал протянутую ладонь. Павлинская утробно засмеялась:

— Какой стеснительный, мммм… Хороший мальчик, — и больно ущипнула его за щеку. — Садитесь скорее.

Кресло, в которое провалился Тим, на вид было настоящим раритетом. Данилевский бы сходу разобрался, подделка ли это, но мысли о старике пришлось отодвинуть подальше. Павлинская сидела напротив. Она уперлась локтями о стол, положила подбородок на сцепленные пальцы и уставилась на Тима. Моргала она медленно, отяжелевшие под слоем туши ресницы поднимались нехотя.

— Спасибо, что уделили мне время, — пробормотал Тим, не зная, с чего начать.

— Ну что вы, милый, я весь день ждала вас! — сказала она и снова засмеялась. — Значит, вы биограф моего Мишеньки?

Тим не успел ответить. Павлинская запрокинула голову и закатила глаза. Тяжелый пучок волос будто бы перевесил ее птичью шейку. Тиму показалось, что та сейчас переломится.

— О, мой мальчик с самого детства был особенным. Я растила его по своему образу и подобию.

В платьях и бантах. В бантах и платьях. Любому, кто сомневался в правдивости историй Шифмана, следовало приехать сюда. Тим заставил себя улыбнуться.

— Да, Миша отличается от остальных.

— Разумеется! Он же мой сын. Сколько мы говорили с ним! Об искусстве, архитектуре. Я читала ему вслух Шекспира. Мы слушали Вертинского. Помните? Помните, как у него?..

Вскочила на ноги и закружилась, расталкивая тесно скученную по углам мебель.

— На солнечном пляже в июне, в своих голубых пижама, — запела она. — Девчонка, звезда и шалунья, она меня сводит с ума... — Сбилась, принялась бормотать мотив, потом вспомнила слова и с новой страстью закончила строчку: — Вас слишком испортила слава. А впрочем, вы ждите... Приду.

Пока она крутилась, распахивая бархатные полы затертого халата, сверкая из-под них старческим телом, Тим не мог отделаться от мысли, что это Шифман танцует перед ним.