– Меня точно не посадят за то, что мы сейчас сделали? – в десятый раз обеспокоенно спросил Сидоров. – Это ведь все ты, я на суде молчать не буду...

– Не посадят тебя. Потому что мы ничего не сделали, – раздраженно ответил я. Фокин‑старший не только ничего не делал ради своего сына, он еще и не мог сообщить ничего полезного. Разве что эта фраза насчет «дышит свежим воздухом». Кристи говорила, что Артур летом живет на даче. Там и свежий воздух... Только где эта дача? И где Артур?

У меня было еще два места, куда стоило наведаться. Оба – подарок от Кристи. Кафе «Босфор» и старый клуб железнодорожников.

Но сначала мне нужно было отвезти Сидорова. Тот предвкушал близкое знакомство с ящиком пива и был в отличном настроении.

На меня он посматривал свысока.

– Слышь, Костик, – сказал он. – Я вот стоял в коридоре, слушал ваш треп...

– Ну‑ну, – подбодрил я Сидорова, – какие у тебя возникли мысли по этому поводу?

– Мысли? Да нет, ничего особенного я не надумал. Я вообще не въехал, о чем вы там базарили... Какой‑то Коля, какая‑то Нина. Туман какой‑то. Я вот чего хотел спросить – ты на таких разговорах много бабок зашибаешь?

– Когда как, – уклончиво ответил я.

– Вот давай конкретно – за этого Колю, которого ты вроде ищешь, сколько тебе обломится?

– Пока мне за него только по морде обламывается.

– Это я заметил. А все‑таки? Сколько заплатят?

– Очень может быть, что нисколько не заплатят. Пятьсот штук заплатили, да я их потом вернул.

– Ты свихнулся, Костик! – Сидоров покрутил пальцем у виска, всем своим видом выражая, что сильно сомневается в моем психическом здоровье. – Я понимаю, обидно, что такой мизер платят, но отказываться?! На хрена?! И какого хера ты тогда пашешь дальше, если бабки тебе не светят?

– Сидоров, ты знаешь такое слово – «принцип»?

– Знаю, – махнул рукой Сидоров, – не забывай, у меня все‑таки семь классов.

– Вот я решил пойти на принцип. Дожать это дело.

– Костик, я тебя, конечно, уважаю, – сказал Сидоров, глядя на дорогу. – Ты меня пару раз отмазал и все такое... Но так, как ты живешь, – так нельзя. Что это за принцип, если через него ты можешь остаться без штанов и с разбитой мордой? Это не принцип, это, извини за выражение, говно.

Выдав такую пламенную речь, Сидоров замолчал. «Толкать телеги», да еще в трезвом состоянии (пиво не в счет), никогда не было свойственно Сидорову, и он сидел сейчас, изумляясь себе не меньше, чем я изумлялся ему.

– Это ты сурово сказанул, – оценил я, и Сидоров расплылся в довольной улыбке. Ему было под сорок, но иногда он вел себя как дитя и от моей похвалы пришел в эйфорически‑восторженное состояние.

– Сам не ожидал, – признался Сидоров, – наверное, эти проснулись, как их... Гены. У меня дед был большой любитель писать письма на телевидение. Посмотрит какую‑нибудь передачу про то, как американский империализм негров притесняет или еще какую пакость творит, так скорей строчить письмо. А он мужик простой был, так империализм крыл в тех письмах по матери, в пять этажей. И все ждал, когда же на телевидении заметят его творчество, когда же скажут про него с экрана что‑нибудь. Или ответ пришлют. Дождался‑таки. Однажды диктор говорит: «А вот письмо от товарища Сидорова. Крепко товарищ Сидоров пишет про американский империализм. Крепко, но политически верно». Дед сам не свой был от счастья... Вот, видать, и я в него.

– Начинай писать письма на телевидение, – посоветовал я.