– И что Артур?

– Артур сказал, что это невозможно. Что Коля сейчас отдыхает. Поправляется. Дышит свежим воздухом. Что он в другом месте, не с Артуром. И что, как только Коля поправится, Артур сразу привезет его домой.

– Он сказал, что Коля поправляется. После чего он поправляется?

– Как после чего? – растерялся Фокин. – Он же... Он же лечился от наркомании.

– То есть он приходит в себя после лечения от наркомании? Я правильно понял?

Фокин опустил голову. Пальцы его рук сцеплялись друг с другом и вновь разлетались в стороны, словно Василий Петрович пытался удержать в руках заученное объяснение, но оно превращалось в ничего не значащие слова и утекало сквозь пальцы.

– Я не знаю, – сказал он. – По телефону говорила Нина. А потом пересказывала мне. Может быть, я что‑то неточно запомнил?

– А еще что вы запомнили?

– Еще? Еще Артур пошутил, что с Колей все обязательно будет в порядке, потому что Коля должен Артуру деньги, а Артур – деловой человек, и ему невыгодно терять должника. Это он сказал, когда Нина забеспокоилась, как там Коля после больницы...

– Василий Петрович, ведь сначала Артур забрал вашего сына из больницы, чтобы шантажировать вас и получить свои деньги. Те пятьсот долларов. Потом он вдруг резко подобрел, сказал, что готов дать отсрочку. Но и Колю домой не отпускает. Вам это не кажется странным?

– Он подобрел, потому что узнал, что Нина попросила вас разобраться. Мне кажется, он немного испугался. – Фокин поднял на меня тоскливые глаза. – Костя, я знаю, что вы все делали верно, я понимаю теперь, что Артур повел себя по‑человечески только из‑за того, что вы его тогда прижали... Но Нина! Она хотела сделать по‑другому! Я не хотел, чтобы на вас нападали! И Нина! Она тоже не знала! Артур только сказал, что хочет с вами поговорить!

– Ладно, – сказал я. – Это все? Больше ни в чем не хотите исповедаться?

– Не знаю, – прошептал он, – все так сложно, все так страшно...

– Страшно, Василий Петрович, что вы все прекрасно понимаете. Понимаете, что ваша жена поступает неправильно. Что она вредит себе, вам, вашему сыну. Вы это знаете и молчите. Вы позволяете этому происходить. Вот это страшно.

– Костя! – Он снова воздел руки, как уже делал когда‑то. Он хотел услышать что‑нибудь одобряющее. Что я его прощаю. Что все будет хорошо. Что Коля скоро вернется домой живой и здоровый. Он так хотел это услышать! Ведь люди всегда верят в лучшее, хотят верить... Черта с два. Я не добрый сказочник.

– Идите, – сказал я. – Идите и надейтесь. Молитесь, или что вы там делаете в таких случаях.

– Костя, пообещайте... – начал он.

– Нет.

У меня было сильное желание сказать этому человеку что‑то уничижающее, обвинить его в неспособности отвечать за свою жизнь и жизнь своего сына... Но я ничего не сказал, оставив маленького ссутулившегося человека стоять у доски с приказами.

– Пошли, – сказал я Сидорову, и тот ринулся за мной.

– Удачно? – спросил он.

– Ничего особенного, – с досадой ответил я.

– А ящик пива все равно мой, – напомнил Сидоров.

– Сидоров, – я посмотрел в его круглое, пышущее здоровьем лицо, – знаешь что...

– Что? – ухмыльнулся Сидоров. Уж он‑то точно чувствовал себя победителем.

– У тебя ус отклеился, Сидоров.

Глава 24

Когда мы подошли к «Форду», Сидоров вернул мне и усы, и красную книжечку – части реквизита, который я таскал с собой в спортивной сумке для подобных случаев.