Легко-легко мне вдруг стало — землю под ногами потерял. Не дышу. Губы дрожат в улыбке. А рука, словно крыло, поднимается, растет, наливается силой, тянется к Лене. И где-то на полпути к ней она встречается с холодными трепещущими пальцами, крепко сжимает их, отогревает. Потом… потом я вижу, как розовые снега делаются красными, пламенеют, плывут, кружатся каруселью. Чтобы не упасть, мы с Леной прижимаемся друг к другу так тесно, что обжигаемся губами о губы…

Это был мой первый поцелуй. В ту зимнюю декабрьскую ночь я впервые произнес слово «люблю». Такое далекое, чужое когда-то, оно стало теперь для меня родным, первым, самым главным, самым важным.

«Люблю!..» — и я просыпаюсь.

«Люблю!..» — и я засыпаю.

«Люблю!..» — и я начинаю новое дело.

«Люблю!..» — и я кончаю работу.

«Люблю!.. Люблю!..» Это слово стало осью, вокруг которой вертится весь мой сияющий счастливый мир.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Сегодня впервые не буду работать с Богатыревым. Наша машина в холодном ремонте. Меня послали искать чужой паровоз на темных путях сортировочной станции.

Он уже прицеплен к составу. Старая бригада торопится сдать смену. Мой новый машинист никак слово с словом связать не может. Мычит, плюет… Когда я входил на паровоз, он поднял над головой молоток и закричал:

— Кто?.. Убью!..

Я не любитель плохих шуток. Сказал, что помощник, и взялся за свое дело. Смазал машину, под каждый фитиль подпустил нефти, клинья молоточком обстукал, воду и уголь проверил, воздушный насос залил маслом. Принимаюсь за топку.

Машинист сычом сидит в углу. Распарился, пиджак снял, рубашку расстегнул и из своей темной норы кричит:

— По-омо-щник? Хи! Помощник? А ну, др-рр-уг, возьми ллл-опа-ту, посмотрю, как ты в топку уголь кинешь?

Усмехаюсь, думаю про себя: «Не знаешь ты, дорогой, что я на паровозе у самого Богатырева, который три раза премирован, в учениках езжу. И имею грамоту лучшего помощника на Магнитострое». Вмиг топку довел до белого каления, а ему не понравилось.

— И-эх, ты, ко-олхозник, лапти! Во-о как надо.

Широко размахнулся, но в открытое шуровочное окно не попал, ударил в кожух котла, рассыпал уголь по будке. И еще разгневался.

— Га-ад, ты по-очему топку закрыл?

Тянется на носках к моим глазам, слюной брызжет, и у нее какой-то больничный запах. Думаю: «Чем это от него пахнет?»

Но в это время принесли путевку, машинист дал сигнал, и мы поехали.

Да как поехали! Состав был средний. Такие мы с Богатыревым безо всякой натуги водили. Но очень осторожно. А этот машинист регулятор на большой клапан открыл и курьерской скоростью с товарным составом несется. А дороги в Магнитогорске новые. Есть даже временные. Когда будет готов завод, их закроют, разберут. Профиль пути в сплошных подъемах, уклонах. Глаз и глаз требуется, сноровка да сноровка!

Моему машинисту наплевать на дорогу. Сидит и качается на стуле. Забыл в окно смотреть и зудит:

— Жарче, жа-р-че… раскаливай! Мо-оло-дец! Здорово! Иди в мои помощники, выучу на первоклассного машиниста. Хм-м, чего молчишь? Колдыбахнуть хочешь? — и протянул мне недопитую поллитровку.

Чувствую, что поезд на подъем выскочил и регулятор надо закрывать и притормаживать. Дальше идет большой уклон — в самые каменные карьеры. Если поезд скорость наберет, тогда не остановишь, одни щепки останутся. А машинист лезет ко мне, обнимается и что-то лопочет.

Паровоз набрал бешеную скорость, расшатался, как пьяный, фонарь манометра потух от вихлянья. Я закрыл глаза и представил, как мы обрушимся на соседнюю станцию: побьем вагоны, загородим путь на завод, на домны, оставим их без руды и известняка…

Схватил я машиниста и отбросил в сторону.