— Брысь, паскуда, шоб тобою тут и не пахло!

Никанор размахнулся факелом — огонь туго, парусно зашуршал на встречной струе, засвистел.

Страшен был Никанор в сырой тяжелой шубе, в валяных мокроступах, в набухшей шапке, с забинтованным лицом.

Гаврила тихо, задом, задом и бочком, отступил к телефону и там замер, повис на трубке.

Никанор опустился на четвереньки, зажал факел в зубах и пополз в Атаманий куток.

— Паа-шел… — срывающимся шепотом доложил Гаврила. Телефонная трубка трепетала в его руках. — Пошел, пошел!.. Не могу громче, господи, боюсь… А если выпал получится… И косточек своих не соберу…

Гаврила замер. Не отрывая от уха трубки, вглядывался в глубину штрека. Она снова была темной, лишь чуть розовела слева, где была закрещенная щель.

Никанор полз по тому невидимому руслу Атаманьего кутка, который кое-как омывался свежими струями воздуха. Пламя факела туго рвалось вперед на гриве подземного ветерка, мирно потрескивало, ярко, празднично освещало забой. В его непривычном свете все казалось необычным: крепежные стойки — толстенными, золотыми, почва — чугунно-сизой, пласт стеклянно искрился, кровля нависала предутренним небом.

«Может, хватит? — Никанор остановился. Оглянулся через плечо, взглядом измерил расстояние до щели. — Аршин десять прополз, не меньше. Хватит!» — И сердце его оглушительно забилось. Вот она, вплотную приблизилась его минута, может быть, последняя в жизни…

Он лег, держа факел на свежей струе, и запоминал обратную дорогу к щели.

Кожей, нутром, горьким шахтерским опытом своим чувствовал Никанор, на какой пошел риск. Если метана мало, то он вспыхнет и сгорит. Если же много, сверх всякой нормы, то…

Он живо представил себе, что тут сейчас, как только он сунет факел в забой, может произойти… И от этой мысли он невольно вздрогнул, перед глазами встала страшная картина: подожженный газ всепожирающим пламенем мечется вверх, вниз, вправо, влево, ищет пищу, горючее, растет, накаляется и, став молнией, с бешеной скоростью несется по штрекам, разливается по всем забоям, рушит крепление, сжигает людей, ломает им хребты, головы…

Никанор лежал на русле свежей струи, лицом к закрещенной щели, и набирался решимости. Отгорело уже яркое пламя факела, и он начал чадить, а Никанор все не решался. «Еще минута, — подумал он, — и все пропало, уплывут золотые…»

Никанор переложил факел в правую руку и медленно, вершок за вершком стал подвигать пламя к пласту, к газовому «кублу». Палка длинная, далеко достать можно.

С первым блеском молнии пожара он готов был ринуться вниз, на спасительную дорогу, в штрек.

Ждал пламени каждую секунду, и все-таки оно вспыхнуло неожиданно, ослепило, ахнуло, обожгло, завертело, затуманило, оторвало от почвы, понесло…

Очнулся Никанор в штреке, в сточной канаве.

Перед ним стоял на коленях узколицый человечишко и радостно трясся, скаля мышиные зубки. Кажется, Гаврила?..

Никанор все разом вспомнил и спросил:

— Ну… горит?

— Сгорел, проклятущий. Подчистую! Карл Хранцевич велели благодарствовать. Вставай, Никанорушка! Пир горой тебя дожидается.

Никанор выбрался из канавы, по-собачьи отряхнулся, сбросил тяжелую шубу.

— Зря дожидается. Нема часу пировать. Строюсь я. Чуешь? Строюсь!

ГЛАВА ПЯТАЯ

Остап до гудка появился на литейном дворе домны. Стуча тяжелыми колодками по железным плитам, с рукавицами за поясом, с открытой богатырской грудью, щедро приветливый и бравый, обошел круглую башню доменной печи, стараясь попасть на глаза инженеру, мастеру или в крайнем случае десятнику — пусть знают, что не гнушается работой, не жалеет своего времени.