Парень закончил Кинешемское училище, книжки читал, родину любил и оттого рассказывал интересно и складно. По всему выходило, что за город фабриканты принялись лет пятнадцать тому назад, как только в силу вошло новое поколение. Старое-то жило замкнуто, плодя анекдоты о своей скупости и поставляя прототипы драматургу Островскому. А вот новое поколение, с образованием и более широкими взглядами, начало город переустраивать. Вернее, не город, а конгломерат сел – Гольчиху, Вичугу, Бонячки, Тезино… Бонячки, кстати, название не исконное. как поведал провожатый, а подправленное для благозвучия, ранее начиналось на букву «В». Показал он нам солидные «казармы» для рабочих – трехэтажные, каменные, отдельно для мужчин, отдельно для женщин. Семейные предпочитали завести себе домик с хозяйством. Выстроили фабриканты и несколько церквей, и дома для духовенства – деревянные, с красивой резьбой. Парк разбили с клумбами, не забыли и себя – у каждой проходной, чуть в сторонке, стояло по зданию правления, в котором, по нынешнему обыкновению, обустроили и квартиры для себя. Их окна сразу можно было узнать по балконам – правлению-то балкон ни к чему.

И весь город был прочерчен красным пунктиром кирпичных заводских корпусов – ткацких, прядильных, снова ткацких и так по всему поселению. сотни станков и тысячи веретен, и выросшие для обслуживания основного производства «непрофильные» заводы – котельный и чугунно-литейный.

Фабрики ничем не уступали виденным в Москве и Питере, а вот по окружающей «инфраструктуре» даже выигрывали. Еще бы, отдельные здания столовой и кухни для рабочих, нечто вроде клуба – общественное собрание служащих при фабриках, богадельня для престарелых, отличная каменная баня на сотню-другую человек, несколько школ…

– А вон там господин Коновалов фабричную больницу начал строить, – с гордостью показал конторщик рукой на три размеченных делянки. – Будет главное здание и два флигеля, родильный приют и ясли для малолеток. Ампир!

Морокин, как ни странно, такое «расточительство» одобрял – оно хорошо ложилось в русло его идеи, что нельзя сокращать рабочий день и увеличивать зарплату, а то запьют. Тут вместо увеличения зарплаты фабриканты обеспечивали рабочим своего рода «социальный пакет», на который, в других условиях, уходила бы вся прибавка к зарплате.

– Староверов в городе много? – продолжал расспросы Булгаков.

Конторщик зыркнул на нас искоса, чуть задержал взгляд на моем кресте но, видимо посчитав, что мы не опасны, ответил:

– Хватает. Даже те, кто в единую веру перешли, все равно дома старым укладом живут. Почитай, в каждом купеческом доме «уставщица» есть.

– Кто?

– Женщины такие, вроде служек в церкви. Они и в Писании начитаны, и всех дел – ведают моленными помещениями. Ну, и вообще всем, что с верой связано, праздниками там, постами и так далее. Строго блюдут.

Ага, старшие по бараку. Или нечто вроде комиссара, заместителя командира по религиозной части.

– А как у вас… ммм… в последние год-два?

– Так все спокойно. Это вон, в Шуе да Иваново-Вознесенском бузили, со стрельбой даже, а у нас тихо, по семейному.

– А там такие же фабрики?

– Ну да, только еще и ситцепечатни есть, у нас-то воды для этого мало. Натканное туда и возим.

– Интересно бы посмотреть.

– Так у нас вагон с мануфактурой туда завтра с утра пойдет, могу устроить, доедете как в мягком, – улыбнулся парень.

На улице ко мне под благословение подошло несколько человек. В основном женщины.

– Отче, помоги..

– Молись за нас, Григорий Ефимович…

– Откуда меня тут знают? – поинтересовался я у конторщика.