Совру, если не признаюсь в том, что мое влюбленное сердце в тот момент и само воспаряет, подобно вьющейся над моей головой бабочке, а уж когда Адриан молча прижимает абсолютно мокрую меня к своей груди, оно и вовсе растворяется в чистом, незамутненном восторге.

— Ты теперь тоже замерзнешь, — шепчу ему прямо в промокшую рубашку.

И тот улыбается:

— Знаю, но я ведь должен был тебя спасти, разве нет? — А сам гладит меня по продрогшим плечам, растирает замерзшие руки, и при этом я едва ли ощущаю окоченевшие в ледяной воде ноги. Зато ощущаю нечто другое: жгучее, почти неистовое желание…

Боже, не успеваю додумать свою мысль, а Адриан уже обхватывает мою голову руками и прижимается своими теплыми губами к моим ледяным и, уверена, посиневшим губам. Этот резкий контраст температур так ошеломителен, что я громко стону, и тот настойчиво проводит горячим языком по моим враз раскрывшимся губам, которые буквально растворяются в тепле его жаркого тела, подобно кусочку сахара — в горячем чае.

Тут же просовываю свои ледяные руки ему под ветровку и остервенело вытягиваю рубашку из-за пояса джинсов — я слишком долго мечтала об этом моменте и теперь ничто не остановит меня от возможности коснуться любимого тела кончиками пальцев. Пусть даже и ледяных…

— О боже, — стонет Адриан, когда мои пальцы добираются-таки до теплого атласа его кожи и начинают осторожно поглаживать напрягшиеся враз мышцы. Не знаю, означает ли этот полустон сексуальное наслаждение от моих прикосновений или мужчине просто нестерпима холодная ласка моих пальцев, только я не могу думать о таком, когда его губы целуют меня в отчаянно рвущуюся жилку за моим левым ухом.

Я уже почти не чувствую холода — только грубое, всепоглощающее желание.

— Хочу тебя всего, — шепчу в исступлении. — Хочу тебя…

И ахаю, когда Адриан подхватывает меня на руки и выносит наконец на берег, где бережно опускает на траву.

Пугаюсь было, что теперь он отстранится от меня, снова заговорит о том, что Юлиану я нужна больше и бла-бла-бла-бла… Но он этого не делает: опускается рядом и прижимает меня к своему теплому боку. Прижимает настолько сильно, что едва возможно вдохнуть…

Слегка высвобождаю руку и касаюсь его жестких, растрепавшихся волос — как же долго я хотела это сделать!.. Он поворачивает голову и всматривается в мое лицо долгим, задумчивым взглядом.

— Ты непременно должна была случиться в моей жизни, Шарлотта Мейсер, — шепчет тихим, проникновенным голосом, — случиться равно для того, чтобы я смог-таки понять, что все еще жив. Спасибо тебе за это! — а потом наклоняется и с такой нежностью касается моих губ, что от избытка чувств у меня на глазах наворачиваются слезы.

Смаргиваю их отчаянным усилием воли, но те все-таки бегут по моим щекам, осолоняя сладость наших поцелуев и придавая всему происходящему горький привкус сбывшегося-несбывшегося счастья.

На следующее утро я просыпаюсь с саднящим горлом и с улыбкой на губах: неужели мы с Адрианом возможны, неужели это больше не бесплотная мечта влюбленной девчонки, неужели… неужели… неужели…

… Неужели я могла быть ТАКОЙ дурой?

За завтраком, к которому неожиданно спускается и Юлиан (должно быть, приехал поздно вечером), Адриан на меня даже не смотрит, и недоброе предчувствие ледяным осколком застревает в моем каменеющем сердце. Нет, только не это…

— Шарлотта, хочешь еще один блинчик? — с предусмотрительностью обращается ко мне Глория, заметив, должно быть, что я так и не съела ни одного кусочка.

— Спасибо, но у меня что-то нет аппетита, — произношу таким хриплым голосом, что сама пугаюсь собственного карканья.