|
— Не ходите туда! Но его голос позади был уже почти не слышен, когда я с грохотом неслась вниз по винтовой лестнице. Святой Танкред! Они открывают могилу Святого Танкреда в усыпальнице и не хотят, чтобы я встревала. Вот почему викарий так резко сменил тему. Поскольку он отправил меня прямо к мистеру Гаскинсу в башню, это не имело никакого смысла, но у него вряд ли было время поразмыслить. Цветочные корзины, однако! Где-то внизу они уже открывают могилу Святого Танкреда! Когда я выбежала в вестибюль, там никого не было. Викарий и беловолосый незнакомец исчезли. Слева от меня был вход в крипту, тяжелая деревянная дверь в готическом стиле, ее изогнутые очертания напоминали неодобрительно выгнутую бровь. Я толкнула ее и тихо пошла вниз по ступенькам. У подножия лестницы вереница маленьких голых электрических лампочек, временно подвешенных под низким потолком, вела к передней части церкви, и в их неверном желтоватом свете окружающее пространство казалось только темнее. Я была здесь однажды, играла в прятки с девочками-скаутами Святого Танкреда. Было это, разумеется, до моего бесславного изгнания из их рядов. Тем не менее даже спустя столько времени я не могла не вспоминать Делорму Хиггинсон и то, как много времени потребовалось, чтобы заставить ее замолчать и перестать пускать пену изо рта. Передо мной во мраке таилась припавшая к земле груда металлолома, служившая в церкви печкой. Я неловко обошла ее по кругу, не желая поворачиваться к этой штуке спиной. Изготовленное на предприятии «Дикон и Бромвель» в 1851 году и продемонстрированное на Великой выставке, это знаменитое своей непредсказуемостью чудовище обитает в потрохах Святого Танкреда, напоминая гигантского кальмара, атаковавшего подводную лодку капитана Немо «Наутилус» в «20 000 лье под водой», жестяные щупальца его труб простираются во всех направлениях, а два круглых слюдяных окошка в дверце из кованого железа светятся, будто пара диких злобных глаз. Дик Плюз, деревенский сантехник, годами питал к зверю то, что викарий именовал «сердечной привязанностью», но даже я знала, что это печальный оптимизм. Дик боялся эту штуковину, и все в Бишоп-Лейси об этом знали. Иногда во время служб, особенно в периоды долгих пауз, когда мы все сидели на проповеди, по трубам с горячим воздухом поднимался поток коротких слов — слов, которые мы все знали, но притворялись, что нет. Я содрогнулась и пошла дальше. Теперь по обе стороны от меня располагались выложенные кирпичом арки. За ними, сложенные, будто вязанки дров, по словам мистера Гаскинса, лежали разложившиеся трупы давно умерших жителей деревни, в том числе изрядное количество усопших де Люсов. Должна признать, что временами мне очень хотелось вытащить этих моих высохших, похожих на бумагу предков — не просто для того, чтобы увидеть, насколько они похожи на свои потемневшие портреты маслом, до сих пор висевшие в Букшоу, но чтобы доставить себе личное удовольствие от случающейся иногда встречи с трупом. Только Доггер был в курсе этой моей необычной склонности и убедил меня, что это потому, что при изучении трупов удовольствие от познания превосходит боль. Аристотель, по его словам, разделял мою привязанность к покойникам. Старый добрый Доггер! Как он умеет меня успокоить. Теперь до меня доносились голоса. Я находилась прямо под апсидой. — Осторожно! — говорил кто-то во мраке передо мной. — Полегче, Томми, дружище. По стене прыгнула темная тень, словно кто-то включил фонарь. — Тише! Тише! Где Гаскинс с его чертовой веревкой? Прошу прощения за грубость, викарий. Силуэт викария вырисовывался в открытом проеме спиной ко мне. Я наклонила голову, чтобы заглянуть за него. |
