—      Самим есть нечего, а денег на праздники тратят побольше, чем богачи, — замечает Анриетта.

Их дети получают трехколесные велосипеды, завод­ные поезда с рельсами и вокзалами, духовые ружья, ку­кол в человеческий рост с настоящими волосами.

На то они и бедняки. У них нет сберегательных кни­жек. Они никогда не купят себе домов. Если заболеют — лягут в больницу. Если потеряют работу — обратятся в благотворительный комитет.

Они проедают все, что зарабатывают. Своих сорванцов они не посылают в коллеж святого Андрея: те ходят либо в городскую школу, либо в бесплатную монастырскую школу.

Рядом с нашей школой имеется для них другая, бес­платная: классы там грязнее, двор немощен, вход от­дельный. Братья, преподающие у них, не такие опрятные и вообще попроще, чем наши.

Все жалованье отцов пошло на игрушки и на лакомства.

И не все ли равно, что завтра им придется есть требуху и черный хлеб с колбасой из конины?

О святой Николай, покровитель детей...

Двор перед школой пуст. В коридорах, где пахнет не­мытой посудой, как в доме без хозяйки, бродят несколько черных сутан с белыми пятнами брыжей.

О святой Николай, мы тебя зовем!

О святой Николай, приходи в наш дом!

— Поешь хоть супу, Жорж.

Но я не могу. Я объелся, желудок набит до отказу, на языке вкус марципана, апельсинов, сдобы, шоколада. Моя тарелка почти опустела. Я откусил по куску от каж­дой пряничной фигурки. У Санта-Клауса не хватает голо­вы, у ослика — ноги.

А Кристиан, запасливый, как щенок, все отложил на потом, припрятал; время от времени он осторожно извле­кает из укромного местечка шоколадку, но не откусывает от нее, а только лижет.

Недели две, не меньше, его запасы будут храниться в  неприкосновенности, а дай ему волю, так и дольше.

Сегодня мы толком не знаем, чем заняты взрослые. Отец вернулся и снова ушел. Жильцы выходят, прихо­дят. Вот и лампы зажигаются, и запирают дом; наступил вечер, а скоро уже и ночь.

Завтра надо будет возвращаться к реальной жизни, вставать в семь утра, к восьми идти в школу. Брат Ман-сюи снова будет ходить между рядами и раздавать на­право   и   налево   свои   фиалковые   стиральные   резинки.

Холодный двор, мамы учеников, поджидающие в ма­ленькой комнате со стеклянными стенами.

Палочки на классной доске...

Остается потерпеть не так уж много. До рождества всего две недели. Мы уже поем в классе:

Гряди, божественный Мессия, Сердца заблудшие спасай,

Гряди, божественный Мессия, Спасенье миру возвещай.

Пряничные санта-клаусы в витринах сменяются ясля­ми. Все покупают гречневую муку и коринку для рож­дественских гречишных пирогов.

Этот месяц — самый необычный, самый таинственный в году. И каждый праздник приносит с собой особые ку­шанья, за рождественскими гречишными пирогами при­дет пора печь новогодние вафли.

В конторе на улице Гийомен 31 декабря, едва часы пробьют шесть, Дезире подает знак сослуживцам, и те, поправив галстуки, пойдут за ним в кабинет господина Майера. А господин Майер, как всегда в этот день, при­кинется удивленным.

—      Господин Майер!  В этот последний день старого года мы почитаем своим приятным долгом принести вам наши  сердечные  пожелания  здоровья  и  процветания  в
новом году.

Тощий унылый господин Майер встает и пожимает руки.

В кабинете пахнет старой бумагой, старой кожей. На камине рядом с бронзовой статуэткой приготовлена бу­тылка портвейна и нужное количество рюмок.

— Если не возражаете, выпьем за здоровье.