Он любит мелководную городскую реку с ленивым течением – наверняка не хочет, чтобы трупы уносила вода. Убивает молодых блондинок. Он пытает их перед смертью, он уродует им лица, но смерть их мгновенна и прекрасна.

Несмотря на то, что троих девушек нашли уже на берегу, газеты и передачи тиражировали другой образ. Тот, который видел убийца во время совершения преступления. И вся страна смотрела его глазами.

Только одну девушку, пятую, нашли почти сразу. Она еще качалась на поверхности, ее венок не рассыпался, а кровь все еще обрамляла лицо и красила светлые волосы в розовый цвет. Везде был именно этот образ. Кто то даже нарисовал огромное граффити на стене строящейся многоэтажки – старательное подражание Климту, пестрые пятна цветов, схематично растекшиеся белые волосы и трагически алый разлом пореза на лице.

Яр видел девчонок с пережженными краской волосами и трагическими лицами. По вечерам они собирались на берегу, пили портвейн и выли «Марш плывущих Офелий». Может, они оплакивали его Раду. А может, хотели быть похожими на ту, со стены.

Когда год назад нашли Светлану – двадцать шесть лет, сорок девять килограммов, венок из свадебного салона, грубо изрезанное лицо, правое колено разбито молотком – убийца удостоился целого разворота в криминальной хронике местной газеты. Преступлением неприкрыто восхищались, потому что в молодой стране можно было все. Его обсасывали, как бесконечный разноцветный леденец, краешек которого достался каждому – и тем, кто искал повод покритиковать правительство, тем, кто ностальгировал по «неразвращенному зарубежной дрянью» прошлому и тем, кто видел в преступлении реакцию на пережитки этого самого прошлого. Досталось и тем, кто хотел красивой истории – Вета погибла накануне свадьбы. Ее жених, изведенный допросами, подозрениями и показным сочувствием, уволился с работы и уехал из города.

Когда нашли вторую девушку, Татьяну – двадцать четыре года, пятьдесят шесть килограммов, татуировка в виде цветущего папоротника в россыпях алеющих ягод сигаретных ожогов – заговорили о маньяке.

Наталья, самая старшая из жертв – тридцать два года, шестьдесят килограммов, особых примет нет, характер повреждений не подлежит обсуждению в прессе. Ее впервые назвали «Офелией» и с тех пор все убитые женщины потеряли имена.

Когда умерла Вера – двадцать два года, сорок пять килограммов, выжженный паяльником узор на животе – пресса захлебывалась восторгом, а женщины по всему городу перекрашивались в темный цвет.

Рада тоже хотела перекраситься, но не успела. Ее убили всего через неделю после Веры. И Яр не поверил, когда ему позвонили из милиции.

Рада – двадцать два года, пятьдесят три килограмма, пианистка со сломанными пальцами. Рада – марево отфильтрованного тюлем света, чай из глиняного китайского чайника, поцелуй с горечью рябиновой ягоды, сорванной у дороги. Рада. Так не бывает.

Не верил, когда позвонили, не верил даже после опознания. Кто то мертвый с лицом Рады, да, это он может подтвердить. Расписаться? Конечно, это ведь ничего не значит.

Но эта новость была везде. С обложек журналов, из газет, телевизоров и радиоприемников ему кричали, что Рада умерла. Страдала перед смертью, жестоко и бессмысленно. А потом ее изуродовали, сбросили в реку и превратили в образ.

Лишили имени. Она теперь Офелия и «очередная жертва».

Яр знал, что это неправда. Но никому не собирался ничего доказывать.

И Яне тоже. Пусть не забывает, как звали ее сестру на самом деле. Пусть не мешает ему делать то же самое для Рады.

– Я не устраиваю сборища вроде «давайте делиться светлыми воспоминаниями, так они вечно будут жить в наших сердцах», – откликнулась на его мысли Яна.