И еще было много людей. Много много, они слетались к ее порогу, как мотыльки. На голоса, звон бутылок, гитарные переборы. На возможность говорить. Кто то приводил друзей, кого то приводила сама Яна – случайных знакомых, приятелей, всех, кто стучал в ее двери. Нужно много голосов, чтобы прогнать призраков. Она не боялась, что ее ограбят или убьют – красть было нечего, здесь только старые книги в залапанных переплетах, разномастная посуда, старый радиоприемник да барахлящий телевизор. Если ее убьют – она встретит Вету и скажет правду. Только ей и скажет, больше никто не должен знать.

Оставался один человек, чей голос мог присоединиться к шепоту бывших жильцов ее квартиры и прогнать Вету.

Яна, обреченно вздохнув, вышла в коридор и набрала номер.

…

Лема никогда не нужно было просить дважды. Ни о чем. Спустя полчаса он стоял на ее пороге, замерзший, с блоком сигарет и банкой вишневого варенья.

– Опять? – обреченно спросила она.

– Ну а как же, незабвенная, – улыбнулся он, отдавая ей банку. На его пальто налипла сырая взвесь, но Яна не стала ждать, пока он разденется. Обняла, обтершись щекой о влажный лацкан, клюнула в щеку, увернувшись от его ледяных пальцев, пытавшихся задержать.

– Твоя мама правда думает, что ты ешь столько варенья?

– Я ведь так любил его в детстве, – недобро оскалился он.

– А ты любил? – Яна улыбнулась, прижав гладкий бок банки к животу.

– Терпеть не мог.

– Будешь кофе?

– Буду. У тебя тут пусто, – констатировал Лем, останавливаясь в проеме кухни. Принюхался, сморщил нос: – И накурено.

– Ты дымишь больше меня.

– Я не курю в комнатах. Так что ты хотела, Яна? Тоска напала?

– Я вчера нового человека нашла, – сказала она, чтобы не признаваться, что «напала» было самым подходящим словом. – Жениха Рады.

– Ты, незабвенная, за сестрой торопишься. Я видел фотографии с похорон – это тот огромный припанкованный мужик?

– Да, – не стала отрицать она. – Но он вполне приличный.

– И как же ты его нашла? – скептически поинтересовался Лем. – Он сидел на мосту, рисовал цветными мелками портрет своей возлюбленной? Ты погладила его по голове, а потом вы пошли к тебе пить чай?

– Ну… не совсем. Он правда сидел на мосту, ржал как псих и пил водку из пластиковой полторашки. Сказал, чтобы я отвалила и махнул рукой, я думала, голову мне снесет.

– И ты потащила его домой?

– Конечно, я потащила его домой, – она поставила чашку на блюдце и жестом пригласила Лема садиться. – Я испекла пирог.

– Кто нибудь уже умер?

– Пошел ты. Сомневаюсь, что вы подружитесь, но можно ведь хотя бы попытаться.

– Зачем? – он попробовал кофе, кусочек пирога и тяжело вздохнул: – Твоя кухня, Яна – ад, в который отправляются души всех пирогов. А это знаешь почему?

– Не начинай, – взмолилась она, прищурившись в предвкушении восхитительной, нудной тирады, которая у Лема для нее всегда находилась.

– Потому что в тебе нет созидательного начала, – с удовольствием произнес он. – Ты вся – деструктивна, Яна…

Она села к нему на колени, обхватила ладонями свою чашку – почему то неприятно холодную – и закрыла глаза.

От него пахло дождевой водой, фужерным японским одеколоном и едва уловимо чем то домашним. Чужим.

С Лемом она познакомилась два года назад. Тогда Вета была жива, а бар «Кордова» еще не сожгли. В баре «Кордова» был музыкальный автомат, из под прилавка продавали почти неразбавленную траву, а жена владельца настаивала самогон на персиках и белых сливах.