– Воробей, – негромко произнёс Бондарев.

– Ах да, Воробей… Значит, так, – Дюк снова поморщился и слегка побледнел. – Он действовал мне на нервы. Как только мы прилетели в Прагу – летели на разных самолётах, слава богу, но потом встретились, и вот тут началось… Он говорил без умолку, его рот не закрывался, он высказывал какие‑то идиотские идеи, давал мне советы, у него насчёт каждой молекулы во Вселенной было своё мнение. Это было как радио, которое невозможно выключить. Учти, что перед этим я два с лишним года работал только в одиночку. И когда я работал в одиночку, я не провалил ни одного дела, я ни разу не ошибся. Для меня лучшая компания – это я сам. Так я сказал Директору, когда решался вопрос с Прагой. Он ответил, что в задании с двойной мишенью необходима страховка в лице напарника. Он сказал, что признает мои успехи, но что дальнейшая работа в одиночку приведёт к потере контактности, командного начала, к чрезмерному индивидуализму. И он был прав, только он слишком поздно спохватился. Я заранее ненавидел того человека, которого мне дадут в партнёры для пражского задания. Если бы назначили тебя, то я возненавидел бы тебя. Но они дали мне Воробья, а Воробей и без того умел раздражать людей своей болтовнёй.

– Никто не без греха, – сказал Бондарев. – Кое‑кто считает тебя снобом и умником. Кое‑кто считает меня сибирским валенком…

– Поправка – я сказал так только однажды. Потом я узнал, что ты не из Сибири.

– Никто не идеален, – сказал Бондарев. – Но это не причина убивать людей.

Дюк искренне удивился:

– Что ты имеешь в виду? Кто кого убил?

– Ну ты убил не сам, ты использовал других людей…

– Стоп‑стоп, кого это я убил «не сам»?! Ты оскорбляешь меня как профессионала! Я всегда сам исполнял свою работу, и я всегда предпочитал близкий контакт, никаких мин и снайперских винтовок…

– Ты сам сказал, что возненавидел Воробья.

– Некорректная цитата. Он меня раздражал, не более. Для ненависти нужны более серьёзные основания.

– Хорошо, он раздражал тебя, а ты…

– Он раздражал меня. Я нервничал. У меня было сложное задание, а тут ещё этот придурок на шее. Неудивительно, что все так случилось.

– Неудивительно, что ты убил его?

– Опять ты за своё! Нет. Неудивительно, что я ошибся.

– Что ты называешь ошибкой?

– Я свернул не туда.

– Это что, какая‑то символика? Какой‑то образ? Что значит – свернул не туда?! Говори нормальным языком!

– Когда я говорю – свернул не туда, я имею в виду, что пропустил правильный поворот и свернул там, где не надо было поворачивать.

Бондарев по‑прежнему смотрел на него непонимающими глазами, и Дюк схватился за салфетку:

– Тебе нарисовать схему подземного гаража, чтоб ты понял?!

– Не надо.

– И после этого он ещё обижается на «сибирского валенка», – пробурчал Дюк. Его желудок откликнулся на это замечание угрожающим клокотанием. В горле стало сухо и как‑то тревожно.

– Мне кажется, у нас осталось не так много времени, – сказал Бондарев.

3

Дюк слегка помассировал верхнюю часть живота и продолжил:

– Я был так зол на Воробья, на Директора и на самого себя, что опоздал с поворотом, и мы с Воробьём вышли под видеокамеры внутреннего слежения. Это была моя первая ошибка. Я спохватился, когда эта штука уже среагировала на движение и включилась. Воробей ничего не заметил, прошлёпал мимо, как будто гулял по Тверской.

– И что было дальше?

– А дальше ничего не было.