Так и в училищах, мужских и женских, иной раз бывает, что
питомец вполне достоин похвал, расточаемых ему беспристрастным наставником.
Мисс Эмилия Седли принадлежала к этой редкой разновидности молодых девиц.
Она не только заслуживала всего того, что мисс Пинкертон написала ей в
похвалу, но и обладала еще многими очаровательными свойствами, которых не
могла видеть эта напыщенная и престарелая Минерва вследствие разницы в
положении и возрасте между нею и ее воспитанницей.
Эмилия не только пела, словно жаворонок или какая-нибудь миссис
Биллингтон, и танцевала, как Хилисберг или Паризо, она еще прекрасно
вышивала, знала правописание не хуже самого Словаря, а главное, обладала
таким добрым, нежным, кротким и великодушным сердцем, что располагала к себе
всех, кто только к ней приближался, начиная с самой Минервы и кончая бедной
судомойкой или дочерью кривой пирожницы, которой позволялось раз в неделю
сбывать свои изделия пансионеркам. Из двадцати четырех товарок у Эмилии было
двенадцать закадычных подруг. Даже завистливая мисс Бриге никогда не
отзывалась о ней дурно; высокомерная и высокородная мисс Солтайр (внучка
лорда Декстера) признавала, что у нее благородная осанка, а богачка мисс
Суорц, курчавая мулатка с Сент-Китса, в день отъезда Эмилии разразилась
таким потоком слез, что пришлось послать за доктором Флоссом и одурманить ее
нюхательными солями. Привязанность мисс Пинкертон была, как оно и должно,
спокойной и полной достоинства, в силу высокого положения и выдающихся
добродетелей этой леди, зато мисс Джемайма уже не раз принималась рыдать при
мысли о разлуке с Эмилией; если бы по страх перед сестрой, она впала бы в
форменную истерику, под стать наследнице с Сент-Китса (с которой взималась
двойная плата). Но такое роскошество в изъявлении печали позволительно
только воспитанницам, занимающим отдельную комнату, между тем как честной
Джемайме полагалось заботиться о счетах, стирке, штопке, пудингах, столовой
и кухонной посуде да наблюдать за прислугой. Однако стоит ли нам ею
интересоваться? Весьма возможно, что с этой минуты и до скончания века мы
уже больше о ней не услышим, и как только узорчатые чугунные ворота
закроются, ни она, ни ее грозная сестра не покажутся более из них, чтобы
шагнуть в маленький мирок этого повествования.
Но с Эмилией мы будем видеться очень часто, а потому не мешает сказать
в самом же начале нашего знакомства, что она была прелестным существом; а
это великое благо и в жизни и в романах (последние в особенности изобилуют
злодеями самого мрачного свойства), когда удается иметь своим неизменным
спутником такое невинное и доброе создание! Так как она не героиня, то нет
надобности описывать ее: боюсь, что нос у нее несколько короче, чем это
желательно, а щеки слишком уж круглы и румяны для героини. Зато ее лицо
цвело здоровьем, губы - свежестью улыбки, а глаза сверкали искренней,
неподдельной жизнерадостностью, кроме тех, конечно, случаев, когда они
наполнялись слезами, что бывало, пожалуй, слишком часто: эта дурочка
способна была плакать над мертвой канарейкой, над мышкой, невзначай
пойманной котом, над развязкой романа, хотя бы и глупейшего. |