Ну а в сумке, неприкаянно брошенной на полу возле кровати, лежит рукопись Афины – мешком раскаленных углей.

2

Скорбь? Но это странно. Афина была всего лишь знакомой; пусть и хорошей, но не близкой подругой. Говоря это, я чувствую себя сукой, но она действительно не была так важна для меня и не оставила в моей жизни дыры, которую мне теперь нужно научиться обходить. Нет ощущения черной, удушающей потери, которую я, скажем, испытала со смертью отца. Я не хватаю ртом горький, неутоляющий воздух. Не лежу после бессонной ночи, вяло размышляя, стоит ли вообще выползать из постели. Не киплю злом на всех встречных в удивлении, как они могут продолжать разгуливать по миру так, будто он не перестал вращаться.

Смерть Афины мой мир не разрушила, она просто сделала его… несколько странным. Свои дни я провожу как обычно. В основном, если не задумываться об этом слишком уж плотно, не зацикливаться на воспоминаниях, я в порядке.

И все таки я там была. Я видела, как умирает Афина. Те первые несколько недель в моих чувствах преобладает не столько горе, сколько тихая потрясенность. Ведь это действительно произошло. Я в самом деле смотрела, как ее пятки тарабанят по паркету, а пальцы вцепляются в шею. Я реально просидела рядом с ее безжизненным телом целых десять минут, пока приехала «скорая». Видела эти выпученные глаза – пораженные, незрячие. Эти воспоминания не вызывают во мне слез – я не смогла бы описать это как боль, – но я действительно смотрю на стену и бормочу «Что за хрень?» по нескольку раз на дню.

Смерть Афины, должно быть, попала в заголовки: мой телефон разрывается от звонков друзей, стремящихся сказать что нибудь корректное, участливо встревоженное («Эй, я просто мимоходом: как у тебя дела?»), и знакомых, пытающихся выведать все пикантные подробности («БОЖЕ, я видела в Twitter : ты реально была ТАМ?»). Отвечать у меня нет сил. Я лишь гляжу, как красные циферки счетчиков посещений, накапливаясь, тикают в уголке экрана; наблюдаю с трепетом и изумленным отвращением.

По совету моей сестры Рори я посещаю местный кружок поддержки, а также психоаналитика, специализирующегося на горе. И тот и другой заставляют меня чувствовать себя еще гаже, потому что внушают мне версию дружбы, которой не существовало, и мне крайне трудно им объяснять, почему я не углубляюсь из за Афины в депрессию, так что я больше не посещаю ни того ни другого. Я не желаю распинаться о том, как я по ней тоскую, или что мои дни без нее кажутся безысходно пустыми. Проблема в том, что мои дни совершенно нормальны, за исключением единственно смущающего факта, что Афина, язви ее, мертва – так уж вышло – и я не знаю, как мне вообще к этому относиться, поэтому начинаю пить и заедать питье жратвой всякий раз, когда по вечерам подкрадывается тоска, и за несколько недель от всех этих мороженых и лазаний я весьма заметно раздалась, но это, пожалуй, и есть то самое плохое, о чем можно переживать.

А так я сама дивлюсь своей ментальной стабильности.

Срываюсь я только раз, через неделю после произошедшего. Толком не знаю, что послужило толчком, но в ту ночь я действительно часами штудирую пособие Хеймлиха на YouTube , сравнивая его с тем, что делала я; пытаюсь вспомнить, точно ли лежали мои руки, достаточно ли резко я надавливала. Я могла ее спасти. Фраза, которую я вслух повторяю снова и снова, в духе леди Макбет, вопящей о своем «проклятом месте» . В моих силах было не терять головы, сообразить, как все правильно делать, сжать кулаками область над пупком и устранить затор, после чего Афина смогла бы снова дышать.