– Точно не скажу. Я здесь у нее, только она своего адреса назвать не может физически. – Я лихорадочно соображаю. – Так. М м… Тут через дорогу мексиканский ресторанчик, а рядом книжный. Типа того.

– А можно точнее?

– Э э… Дюпон! Дюпон Сёркл! Возле метро, а в доме такая красивая вращающаяся дверь.

– Жилой комплекс?

– Что? Да.

– Индепендент? Мэдисон?

– Точно, Мэдисон! Он самый.

– Номер квартиры?

Я не знаю. Поворачиваюсь к Афине, которая свернулась калачиком на полу и дергается так, что просто ужасно смотреть. Я разрываясь между тем, чтобы ей помочь и глянуть номер на двери, но тут вспоминаю: этаж девятый, вид с балкона на весь Дюпон Сёркл.

– Девятьсот семь, – выдыхаю я в трубку. – Умоляю, приезжайте скорей. О боже…

– «Скорая» уже выехала. Пациент в сознании?

Я оглядываюсь через плечо. Афина уже не брыкается. Шевелятся единственно плечи, вздымаясь дикими рывками, как у одержимой.

Затем и это прекращается.

– Мэм?

Я опускаю трубку. Вокруг все плывет. Я протягиваю руку и трясу Афину за плечо: реакции никакой. Широко раскрытые глаза глядят неподвижно и страшно; мне невыносимо на них смотреть. Я притрагиваюсь пальцами к ее шее, проверяя пульс: его нет. Диспетчер говорит что то еще, но я не понимаю. Я не могу разобраться в своих собственных мыслях, и все, что происходит дальше, между стуком в дверь и ворвавшимися в квартиру врачами «скорой», – сплошь темное, невразумительное пятно.

ДОМОЙ Я ВОЗВРАЩАЮСЬ ТОЛЬКО ПОД УТРО.

Документирование смерти, по видимому, занимает очень много времени. Врачи «скорой» должны проверить каждую гребаную деталь, прежде чем смогут официально написать на своих планшетах: «Афина Лю, 27, пол женск., мертва, так как подавилась гребаным блином ».

Я даю показания. Сижу на стуле, неотрывно глядя в глаза врачихе – светло серые, почти прозрачные, к векам пристали комочки туши, – а позади меня на кухне носилки, и там возятся люди в униформе, укрывая чем то пластиковым тело Афины. «О боже… Боже, это же мешок для трупов. Все происходит на самом деле. Афина мертва ».

– Имя?

– Чье?

– Ваше.

– Джун… То есть Джунипер Хэйворд.

– Возраст?

– Двадцать семь.

– Откуда знаете покойную?

– Она… она была мне подругой. Мы с ней дружим с колледжа.

– Что вы здесь делали этим вечером?

– Мы? Отмечали. – Мой нос пощипывают слезы. – Она только что подписала контракт с Netflix  и была вне себя от счастья.

Я до одури напугана, что меня сейчас арестуют за убийство. Но это глупо – Афина подавилась, и глобула (они упорно продолжают называть это «глобулой» – что за слово такое, «глобула»?) сидит пломбой прямо у нее в горле. Признаков борьбы никаких нет. Она сама меня позвала и впустила; люди видели, как мы дружески сидели в баре («Позовите того парня из „Грэхэмса“ , – тянет меня сказать, – он все подтвердит »).

Да почему я вообще пытаюсь себя выгораживать? Все эти детали ничего не значат. Я этого не делала. Не убивала. Просто смешно; смешно, что я даже переживаю об этом. Ни одно жюри присяжных не вынесло бы здесь обвинительный вердикт.

Наконец меня отпускают. На часах четыре утра. Офицер (в какой то момент прибыла полиция, что, видимо, происходит при наличии трупа) предлагает подвезти меня домой в Росслин. Бóльшую часть пути мы проводим в молчании, и лишь когда подъезжаем к моему дому, он бормочет что то сочувственное – я слышу, но не усваиваю. Пошатываясь, я забредаю в свою квартиру, скидываю туфли, срываю лифчик, полощу рот и валюсь на кровать.