– Может быть, – горячо соглашается она. – Может быть. О, Джуни! Жизнь так коротка. Зачем мы возводим эти стены?

Глаза у нее сияют. Рот увлажнился. Мы сидим бок о бок на ее футоне, сведя колени так близко, что они почти соприкасаются. В какое то мгновение мне кажется, что Афина сейчас наклонится и меня поцелует (вот это пассаж! вот это оборот!), но вот она отшатывается и взвизгивает, а до меня доходит, что мой стакан с виски накренился так сильно, что плеснулся на пол – слава богу, что на паркет; если бы испортился один из дорогущих ковров Афины, я бы, наверное, выбросилась с балкона. Она смеется и бежит на кухню за салфеткой, а я делаю еще глоток, для успокоения, дивясь своему бешено колотящемуся сердцу.

Как то внезапно наступает полночь, а мы на кухне печем блинчики – свои, не из упаковки, – добавив в них несколько ложечек экстракта пандана (тесто становится едко зеленым, но готовить нормальные блинчики – это не про Афину Лю).

– Похоже на ваниль, только лучше, – поясняет она. – Дух такой травяной, как будто дышишь лесом. Даже не верится, что белые люди до сих пор ничего не знают о пандане.

Со сковороды она вилкой пуляет блинчики прямо мне на тарелку.

Блинчики подгорелые и комковатые, но пахнут восхитительно, и тут до меня доходит, что я умираю с голоду. Один из них я с ходу сую себе в рот и жую, а подняв глаза, вижу, как Афина ошарашенно смотрит на меня. Я вытираю пальцы, в ужасе от того, что вызвала у нее отвращение, но она со смехом присоединяется к этому состязанию. Включается таймер, и мы наперегонки мечем в себя эти сыроватые пахучие комья, торопливо захлебывая молоком, чтобы не застревали в горле.

– Семь! – задышливо объявляю я. – Семь, и это…

Но Афина на меня не смотрит. Крупно, с силой моргая, она хмурит брови. По лицу текут слезы. Одна ее рука тянется к горлу, другая колошматит меня. Губы приоткрываются, и наружу вытесняется глухой, тошнотный хрип.

Она давится.

Срочно брюшной толчок по Хеймлиху! Что я о нем помню с начальной школы? Да ничего. Но тем не менее подхожу сзади, обхватываю Афину за талию и надавливаю ей на живот, чтобы комок вылетел наружу (какая она тонюсенькая!), но Афина по прежнему мотает головой, хлопая меня по руке. Блинчик наружу не выходит. Я сжимаю и надавливаю еще и еще раз – не срабатывает. Мелькает мысль схватить телефон, нагуглить «Хеймлих» или глянуть инструкцию на YouTube . Но на это уйдет драгоценное время, целая вечность.

Афина исступленно бьется о шкафчики. Лицо полиловело.

Помню, несколько лет назад в новостях была заметка о девушке мажорке, которая насмерть подавилась на конкурсе поедания блинов. Я, помнится, как раз сидела в тубзике, прокручивая детали той статейки: способ вот так внезапно, нелепо и никчемно уйти из жизни вызывал непристойное восхищение. По словам парамедиков, блинчики в горле той девицы имели сходство с цементным комом. Кусок цемента.

Афина дергает меня за руку, указывая на мой телефон. Глаза умоляюще блестят.

«Помоги мне , – выдавливает она одними губами. – Помоги, помоги».

Дрожащими пальцами, лишь с третьей попытки разблокировав телефон, я набираю 911. Меня спрашивают, что произошло.

– У меня тут подруга, – заторможенно отвечаю я. – Задыхается, чем то подавилась. Я пробовала сделать ей «хеймлиха», но ничего не выходит.

Рядом Афина, скрючась, жмется грудиной к спинке стула, всеми силами пытаясь проделать над собой тот самый толчок. Движения становятся все более нелепы и угловаты – она как будто хочет нанизаться на стул, однако это ничего не дает; рот раскрыт, но наружу ничего не выходит.

– Какой у вас адрес?

Вот черт, я же не знаю, где живет Афина.

– Точно не скажу. Я здесь у нее, только она своего адреса назвать не может физически.