«Ну, какие же мы все оказывается, романтичные, - подумал я, - как любовь, так до гробовой доски. Ромео и Джульетта отдыхают».

    -  Мы вот тут думаем, - продолжил головастый, - как нам дальше жить, Дарья девка хорошая, добрая, но хоть и в поре, а в хозяйстве не понимает. Не бабье это дело. Мальчонки малы, им еще много годов в тычки играть. А что с нами будет?

    -  Уходить надо к черкасам, - подал голос Гаврила, - все равно здесь не жить!

    -  Куда ж уйдешь с бабами да детьми малыми! - разом забыв обо мне, продолжили спор холопы. - Вот ты Гаврила душегубец, так и уходи. С тебя с вдовца, какой спрос. А у меня семеро по лавкам, все друг друга мала-мала меньше.

    -  И уйду! - сердито сказал Гаврила. - Мне все одно не жить, будет не кнут, так топор, не плаха, так кол.

    -  За нашего барина, поди, не то что на кол посадят, а, пожалуй, и колесуют, - вступил в разговор еще один холоп, добавив убийце лишний заряд оптимизма.

    -  Послушайте теперь, что вам скажу, - вмешался я в разговор, когда он пошел по второму кругу. - Если Дарья пойдет замуж за моего друга казака, то лучше барина у вас не будет. Человек он смелый, честный и добрый. И с хозяйством со временем разберется и от врагов защитит. А ты, Гаврила, правда, уходи в казаки. На тебя все равно кто-нибудь донесет, не чужие, так свои.

    Все молчали, обдумывая мои слова. Было тихо, никто не спешил высказаться. Вдруг убийца схватил шапку, закрыл ею лицо и заплакал. Потом встал и поклонился собранию в ноги.

    -  Простите меня православные, грех на мне великий. Загубил я свою душу! Не за то каюсь, что кровопийцу убил, а за то, что Прасковью от лютой смерти не сберег и свою душу отдал на вечную муку. Простите, если можете!

    Его порыв был неожидан, как и слезы у здорового, крепкого мужчины.

    -  Ты, Гаврила, того, не рви душу, - мягко заговорил головастый холоп, - на ком греха нет. Прими обет, покайся, Господь милостив, глядишь и простит.

    -  Нет мне прощения, пропащий я человек! - ответил тот, размазывая слезы по лицу.

    -  Погоди убиваться, - остановил я его, - хочешь, я тебе помогу?

    Что-то меня сегодня весь день тянуло на добрые дела, не иначе к скорым неприятностям.

    -  Помоги, казак, помоги, век за тебя молиться буду!

    -  Степан, мой товарищ, запорожский казак, Запорожье самое опасное место на свете. Сечевики малым числом насмерть стоят против татарских набегов, потому ни жен у них, ни детей, ни изб, ни пашни, а одно святое товарищество. Хочешь грех искупить, иди служить вместо него.

    Почему-то предложение заинтересовало не только Гаврилу, но и всех холопов. Я принялся рассказывать о вольной и опасной жизни запорожцев, живущих в лесных вырубках на островах, ниже знаменитых Днепровских порогов. О том, что живут они куренями и сами выбирающие себе командиров, об их походах против турок и персов, и богатой добыче…

    Рекламная акция мне удалась, крестьяне слушали сказочный рассказ о вольной запорожской жизни, затаив дыхание. Только вот, окончить мне его не удалось, в терем влетел мальчишка и закричал, что приехали стрельцы. Гаврила вскочил с лавки и заметался по каморе. Забрезжившая ему воля, вот-вот могла обернуться отрубленной головой. Остальные слушатели тоже заволновались. Все понимали, если начнутся разборки с властями, то мало никому не покажется. Они у нас испокон века сначала бьют правых, а уже потом ищут виноватых.