– Еще нет.

– А надо. Хотя бы для того, чтобы ощутить, что это за место… Просто мороз по коже, – поежилась Элизабет.

– Я туда собираюсь. Так как, сообщение Несбит подтвердилось?

– Да, но подробно об этом вам могут рассказать в полиции. Моей задачей было изолировать детей от родителей, убедиться, что они находятся под присмотром, организовать медицинский осмотр и, конечно же, подыскать для них приемных родителей. Я занималась этим не сама, была руководителем группы и отвечала за ее работу.

– А кто‑нибудь из усыновленных детей вернулся к своим родителям?

– Нет. Оливер и Джеральдин Мюррей были осуждены за убийство Кэтлин и до сих пор, насколько мне известно, находятся в тюрьме. Майкл Годвин покончил жизнь самоубийством за два дня до процесса, а его жена была освобождена от суда по состоянию здоровья. Я уверена, что она до сих пор в лечебнице для душевнобольных.

– Значит, суд установил вину каждого из родителей?

– Обратитесь все же в полицию по этому вопросу. Я могу сказать только о своих чувствах и впечатлениях: если когда‑либо в жизни мне приходилось сталкиваться со злом, то это произошло в Олдертхорпе девять лет назад.

– А что именно произошло?

– Да ничего особенного… но у этого места такая аура… ну не знаю, меня трясти начало, когда мы приблизились…

– Вы заходили в дома?

– Нет. Полиция не пустила: им важно было сохранить в неприкосновенности место преступления. Детей вывели и усадили в отапливаемый фургон, в котором мы приехали.

– А что удалось выяснить насчет сатанизма? Помнится, в суде этот вопрос не рассматривался.

– По словам адвокатов, не было необходимости. Это бы только внесло путаницу в обвинительное заключение.

– Родителей допрашивали в этой связи?

– Да, но, по моему мнению, они несли полный бред, пытаясь оправдать этим свое пьянство, наркоманию и жестокое обращение с детьми. В обоих домах полиция нашла кокаин, марихуану, ЛСД и экстази.

– Скажите откровенно, вы из‑за этого случая сменили место работы?

Элизабет немного помедлила с ответом и кивнула:

– Это было последней каплей. Поверьте, такая работа опустошает и вытягивает последние силы: постоянно приходится иметь дело с измученными, покалеченными детьми. Не можешь смотреть на мир без страха, перестаешь замечать то хорошее, что есть в жизни…

– Понимаю, – ответила Дженни. – Так же себя чувствуешь после длительного общения с преступниками.

– Я‑то работала с детьми, и у них не было выбора. Это еще страшнее. Сейчас мои подопечные – неудачники, несчастные, измученные люди, но все‑таки не дети.

– Вы не помните, как тогда выглядела Люси?

– Да как все: грязная, худая, в синяках.

– Она подвергалась сексуальному насилию?

Элизабет утвердительно кивнула.

– Ваше первое о ней впечатление?

– Она была приятной малышкой. Стеснительная, робкая. Ее закутали в одеяло, она с ангельским выражением на грязном личике разглядывала окружающих.

– Линда могла говорить?

– Конечно. Одна из девочек, по‑моему Сьюзан, лишилась голоса, но Линда нет. Она подвергалась насилию всеми способами, которые только возможно вообразить, но, на удивление, осталась неунывающей и даже жизнерадостной. Она отвечала на вопросы. Я ни разу не видела ее в слезах. Казалось, она взвалила на себя обязанность заботиться о младших, хотя что она могла сделать? Но она была самая старшая, поэтому хотела хоть как‑то утешить их.