Только моя проблема в том, что женщина — не та.

Глава 44. Beautiful hell

Её губы, целующие мои, безвкусны, тело бесцветно, ладони, ласкающие мою грудь, плечи, руки, не дарят тепла, она больше не пахнет сексом, женщиной, в которой я хотел бы раствориться. Я не хочу её, но отвечаю на ласки механически, сам спрашивая себя «Зачем?».

Я плаваю в желе, в густом геле безразличия. В нём хорошо, потому что не так больно. Знаю, что делает она, и знаю, что должен делать сам, но руки — ватные, губы — неумелые, будто забыли, как ласкать женщину. Мел расстёгивает мою ширинку, но у меня нет эрекции. Так хорошо знающие меня нежные руки делают то, что должны делать, но жизни нет. И я поднимаю её волосы, наматывая их на руку, и совершаю то, что всегда гнало кровь к тому месту, где она сейчас так нужна — вдыхаю запах на её затылке.

И получаю эпический росчерк в полнейшем поражении. Я инвалид, человек с ограниченными возможностями, с глубоким и необратимым поражением мозга, потому что запах женщины, когда-то бывшей моей, вызывает нечто среднее между приступом удушья и рвотным позывом.

— У тебя стресс, — Мел целует мои скулы. — Всё пройдёт, всё наладится, Дамиен! Мой Да-ми-ен…

Это конец, взрыв сознания, восстание чувств и эмоций: я с силой отталкиваю её и, застёгивая на ходу джинсы, рвусь вон:

— Прости, Мел!

(Florence + The Machine — Big God)

Рёв моего «мустанга» возвращает меня к жизни: я несусь по ночному хайвею вначале в никуда, затем осознаю себя на пути в Мишн. Нахожу отель и заваливаюсь спать, не снимая обуви.

Мне снится сон: мои ступни в реке, её мутные воды окрашены розовым, словно я стою в клубничном молоке, но чем глубже захожу, тем сильнее течение, тем насыщеннее цвет. Я плыву, легко раздвигая воду руками, плыву до тех пор, пока она не становится алой. Алой и спокойной, а в ней я нахожу то, что искал и хотел найти. Я обнимаю её всем телом, оборачиваюсь второй оболочкой, целую в шею, чувствуя, как млеет её тело, как удовольствие растекается по её венам, как чаще отбивает свои удары её сердце. Она поднимет руку, чтобы запустить свои пальцы в мои волосы, и на её запястье я вижу красный цветок. Мгновенно вспоминаю, что она со мной сделала, хочу оттолкнуть, но чем сильнее и отчаяннее это желание, тем плотнее мои объятия, тем сильнее сжимают её сладкое тело мои собственные руки.

Ева откидывает их сама и разворачивается, смотрит своим шоколадом, щекоча каждую мою клетку обиженным, почти ненавидящим взглядом. И она говорит мне кое-что:

— Это не я, Дамиен!

С этой фразой я просыпаюсь, вскидываюсь, повторяя её как полоумный: «Это не она, это не она, это не она!».

Мне плохо. Я медленно, но уверенно слетаю с катушек, не в силах справиться с предательством.

Хотя, предательство ли причина этой чёртовой упорной садистской боли в груди? Этой агонии?

Нет!

Это осознание, что больше к ней не подойду, не прикоснусь, не стану смотреть в её сторону. Мой нос больше никогда не втянет её запах, пальцы не повторят контур губ, бровей, не пройдутся по её шее и ниже к груди, на ладонях не рассыплются мягкие пряди её волос.

У меня забрали единственное, что когда-либо имело значение. Вырвали из груди, оставив зиять пульсирующую пустоту, сводящую с ума болью. Я не хочу боль, хочу её сладкие губы. Хочу приложиться языком к ложбинке между её грудей, и застрять там навечно. Хочу раздвинуть её ноги и сделать то, чего так и не сделал. Хочу быть безумным, неугомонным, отчаянным, хочу гореть и сгорать, но только избавиться от этой выматывающей пустоты.

Меня скручивает в позу эмбриона на грязном полу дешёвого отеля, я на коленях, моё лицо вжато в бёдра, руки накрывают голову, сдавливая её, как орех, стараясь выдавить все до единой мысли.