— Вы понимаете, Блэйд, что нарушали закон? Систематически?

— Да, понимаю. Но вы ведь нашли все машины?

— Нет, не все.

— Мы вернули все, до единой. Оставляли в том же квартале, где брали, в радиусе не больше километра.

— Мы не знаем, какие из пропавших автомобилей были украдены вами. И вы никак не можете доказать, что все найденные — ваши.

— А мы и не должны это доказывать. Это ваша работа, разве не так? Докажите, что пропавшие и не возвращённые связаны с нами.

— Откуда у Вас на счету 47 000 долларов, Блэйд?

— Я закажу для вас выписку из банка. Когда вам удобно её получить?

— Вы не в том положении, чтобы дерзить, Блэйд. Даже если вы крали машины и возвращали их, закон был нарушен. Нанесён непоправимый моральный вред владельцам.

— Дальше я буду говорить только со своим адвокатом! — ставлю точку бесполезной дискуссии.

Мел в узком коридоре, с заведёнными за спину руками.

Ещё сутки в одиночной камере.

Отец, десятый раз протирающий трясущимися руками стёкла очков:

— О чём ты думал, Дамиен? О чём? Какой колледж тебя примет? Куда ты теперь поступишь? На ферму в Мишн? Или в Абботсфорд? Келовну?

Ещё сутки и ещё один разговор: я, Мел, мой отец, её отец.

Итог: пятнадцать тысяч штрафа, социальные работы и испытательный срок. Без криминальной записи в системе, потому что мэр — отцовский одноклассник, и потому что отец Мел — адвокат.

Медленный путь к кульминационной точке, режущий и слепящий глаза свет свободы, дерево во дворе полицейского участка, и Мел, прячущаяся от жары под его кроной и выдыхающая дым сигареты. Она отрывается от ствола, на котором до этого полулежала, обнимает мою талию так, будто у меня провалы в памяти, или последние месяцы мне приснились, и произносит то, что меня уничтожит:

— Что так долго? Почему они тебя не выпустили раньше? Ты понял? Понял, да? Это была запись с её телефона. С ЕЁ, Дамиен! Твоей ЕВЫ!

Глава 43. Limbo

Мне даже не нужен её яд. Мне не нужны её интонации и средства выразительности. Я понял, я всё понял.

Меня только что убили. Одним метким выстрелом в самый центр моего сердца.

— Поедешь ко мне? Останешься на ночь? — до боли знакомый голос Мел пробивается к моему бедному сознанию.

И мы едем. Я не слышу слов, не воспринимаю фраз, не отдаю дань всяким попыткам утешения. Кажется, мой мозг онемел.

(Billie Eilish — Lovely)

Обнаруживаю себя сидящим на кухне. Мел варит кофе, задавая вопросы, на которые нужно давать ответы:

— С сахаром?

— Без.

— С молоком?

— Без.

— Может чай?

— Мне всё равно, Мел! — взрываюсь раздражением. — Мне плевать! Просто сделай что-нибудь, без вопросов, окей? Буду в спальне.

Поднимаюсь наверх, нахожу её комнату, надеясь, что здесь, в привычной обстановке, мне станет легче. Что письменный стол, книжный шкаф, полки на стенах, так хорошо мне знакомые, вернут то чувство безмятежности и понятности каждого прошедшего и грядущего дня, в котором жил раньше. Я смотрю на постель, где столько раз был обласкан и ласкал сам, ищу утешения, лекарств, выдаваемых строго по рецепту и только в таких запущенных случаях, как мой.

Но мне не помогает ничто. Боль всё там же, всё также упорно саднит, пульсируя в висках отсутствием выхода.

Подхожу к окну и, впервые в жизни, наблюдаю вид, открывающийся из него: ухоженный сад фронт-ярда, моя машина, припаркованная на гостевом подъезде, серая мокрая лента дороги, большой соседский дом напротив, выкрашенный гороховой краской, долину залива, его тёмные воды, рассыпанные микроскопические строения Северного Ванкувера и Западного берега, а за ними — горы, покрытые тёмно-зелёными елями, настолько гигантскими, что даже отсюда, из Кокуитлама, хорошо различимыми.