Что с ней сделать с этой головой? Оторвать? Позвонить Рону и попросить отцовскую пушку? Один выстрел — и мозги на хрен вынесет. Что ещё? Разогнаться и съехать с моста? Моя тачка не пробьёт тросы, но однозначно будет летать — другие люди погибнут.

Вечером нахожу бар и напиваюсь в хлам. Излишне волосатый, но добрый внутри Гастон помогает мне добраться до отеля.

(Sam Smith — Pray (Official Video) ft. Logic)

Я сплю, а во сне опять вижу реку, но на этот раз карие глаза не дают мне даже приблизиться, гонят, бьют, хлещут, оставляя обжигающие полосы всё там же, всё в той же дыре.

— Дай обнять! — требую у неё.

— Нет! — обжигает.

Пытаюсь догнать, но она быстрее.

— Скажи моё имя!

— Нет!

— Хотя бы раз скажи!

— Нет! — хлещет так, что меня подбрасывает.

И река становится полем, а в поле цветы. Её цветы.

— Иди туда, где твоя вера! — говорит бархатным голосом, ласкающим так, что моя рана пульсирует, сочится горько-сладким сиропом.

— Ева! — прошу её, но она непоколебима.

— Ева!

— Ева! — ору.

И с этим ором просыпаюсь. Но она так и не произнесла те звуки. Их всего несколько, но как много добра они могли бы сделать моей душе.

Холодная вода, струящаяся по моему телу, и живот, втянутый в рёбра. Я трое суток не ел. Трое.

Нужно брать себя в руки, нужно.

Надо выгребать. Как-нибудь.

Нахожу мобильник, прошу в лобби зарядное устройство, и отмороженно жду, пока появятся признаки жизни.

Меня потеряли, скорее всего. Не первый раз, но отца нужно предупредить.

Отца. У меня есть только отец. Мой отец.

Экран загорается и выматывает ожиданием полной загрузки.

Вечность спустя у меня 69 пропущенных вызовов:

5 — от отца.

37 — от Энни.

25 — от Мел.

И 2 от НЕЁ.

9 сообщений:

7 — от Энни.

2 — от Мел.

0 от НЕЁ.

Солнечный свет слепит мои отвыкшие от дней глаза, мимо пролетают здания городов, дома людей, сложные навесные мосты, тротуары улиц. Я еду домой.

Говорят, солнце — это хорошо, а дождь — плохо.

В Ванкувере все хотят солнца, ждут его, и ругают дожди. И я по привычке.

Но на самом деле, мне больше нравится вялый, обложной, надёжный в своей упорности дождь. Нет: я даже люблю его. У нас не бывает ливней, только ленивый, но такой привычный дризлинг, так приятно орошающий лицо, освежающий мысли, одевающий город в блестящую на вечнозелёных листьях и мостовых влажность.

Я вспоминаю детство и все свои «подвиги». Её поступки и мстительные ответы. Она бесила меня, нервировала, выматывала, но никогда не стучала. Ни разу. Ни одного.

Я открываю дверь родного дома, вхожу в холл, вижу озарённое радостью лицо Энни, стекающую с её пальцев на пол воду, нахмуренные брови отца, но не нахожу ЕЁ.

Поднимаюсь по лестнице, на мгновение замираю перед её полуоткрытой дверью: вижу спину в коротком белом топе, чёрные лямки бюстгальтера, собранные в беспорядочный пучок волосы, бёдра, обтянутые домашними шортами, розовые пятки. Она стоит на коленях перед кроватью, раскладывает на ней свои фото.

Замирает — чувствует мой взгляд.

Вздрагивает, встаёт, короткое время медлит и, наконец, оборачивается.

И наши глаза встречаются, чтобы решить всё прямо здесь, сегодня, сейчас.

Бесконечный поток непроизнесённых слов, диалог на уровне мыслей, чувств, и я сам не понимаю как, но вижу, знаю, что она не предавала меня.

Подхожу ближе, однако в глаза смотрю не потому, что ищу ответы на свои вопросы, а потому что не могу оторваться — попал в капкан, увяз как муха в сладко-горьком расплавленном шоколаде.