Я не знаю, куда девать руки, и прячу их под столом. Дамиен кладёт свои на деревянную столешницу ладонями вниз и смотрит на меня, не отрываясь, но официант отвлекает, предлагая сделать заказ.

Когда уходит, я уже заняла себя салфеткой. Поднимаю глаза, жду, когда же, наконец, начнётся этот изнуряющий разговор, и обнаруживаю, что Дамиен смотрит на мои руки. Не просто смотрит — одержимо. Как не совсем здоровый человек.

Внезапно его кисть начинает двигаться к моей. И я бы свою отдёрнула, спрятала, если бы не гипнотизирующая медлительность и почти чувственность его пальцев, неуверенно, но неумолимо ползущих по стёртому, покрытому царапинами лаку столешницы. Они в миллиметре от моих, тянутся, чтобы коснуться, но в последний момент замирают.

— Знаешь, что тяжелее всего?

— Что?

— Не иметь права прикоснуться.

В этот момент наши взгляды отрываются от рук, символизирующих души, чтобы соединиться, и я вижу то, чего никогда ещё в Дамиене не видела — океан отчаяния и сожалений. Его глаза красные от недосыпа и усталости, но в них… боль! В них, чёрт возьми, столько боли!

Мне тяжело это видеть, не хватает сил, растраченных на свою собственную схватку, и я растворяю реальность солёной водой, размазываю акварелью, пока Дамиен, не подозревая сам, добивает мою выдержку:

— Так сильно хотеть обнять, что, кажется, без этого не выживешь, и понимать, что не можешь!

Один раз моргнуть — и по щеке живо бежит горячее, зато видно теперь лучше. Глаза каре-зелёные видно, сморщенный лоб, сжатые почти в паралитическом приступе, те самые, до изнеможения сексуальные губы.

Я помню, как они целовали меня — так же чувственно, как и выглядят. Они не лгут, не обманывают, дают то, что обещали.

— Ева, я скажу тебе сегодня нечто очень важное, — предупреждает.

Глава 39. Те самые слова

Я киваю, потому что спазм в горле не позволяет говорить, но и Дамиену его слова даются нелегко.

— Ева, — выдыхает, и его ладонь накрывает, наконец, мою руку.

Я чувствую её тепло. Оно такое знакомое… почти родное. Ни один мой атом не желает её скинуть, и я не посмею убрать.

— Я люблю тебя, Ева!

— Я тоже тебя люблю… — вырывается.

Я не собиралась говорить этого, не собиралась. Как и рыдать обильными горячими слезами, так же неотрывно глядя в его глаза, как и он в мои.

Через мгновение после моего незапланированного признания его руки уже на моих щеках, губы на моих губах.

Я тоже никогда ещё не видела Дамиена таким. Он не плакал, нет, слёз не было, но его трясло от эмоций и, как оказалось, от страха:

— Ева! Моя Ева! Давай переживём это? Давай вместе справимся?

Наши лбы вдавлены друг в друга до боли, иногда Дамиен отрывается и целует меня, куда придётся, попадая то в нос, то в глаза.

— Я не знаю, что тут происходит… — он прижимает мою ладонь к своей груди, и я чувствую знакомое сумасшествие, — но, кажется, я схожу с ума …

Хочу задать ему тысячи вопросов, но вместо этого уже почти истерически рыдаю, неспособная остановить бесконечный поток рвущих душу эмоций.

Дамиен слизывает слёзы с моих щёк, собирает губами, целует, трётся щекой и как будто спешит взять от этой неожиданной близости так много, как успеет. Я чувствую его страх, он в воздухе, обрывках движений в тембре голоса и в каждом слове:

— Ева… Скажи хоть что-нибудь… Пожалуйста, скажи! — шепчет.

И после этих «что-нибудь» и «пожалуйста» мне кажется, что он вот-вот разрыдается сам. Дамиен с силой закрывает глаза, стараясь пережить шквал своих эмоций, но решается открыть мне только самую главную из них:

— Я боюсь… Впервые в жизни так смертельно сильно боюсь!

— Чего?

— Что не смогу подняться… Я всё-таки упал, Ева, и теперь мне страшно осознавать, что ты никогда больше не придёшь в мою постель, что я не смогу тебя обнять, что ты не посмотришь в мои глаза без этой чёртовой ненависти… Я ненавижу эту ненависть, Ева!

— Тогда что ты делал там, в клубе?

Мне даже не нужно заканчивать свою главную претензию, он знает, о чём речь:

— Я допустил ошибку.