— Может, она заперлась? — предположил он.

— Меня мамаша впускала, нет здесь Ирки.

— Она здесь, — сказал Леденцов и побежал по ступенькам вверх.

Железная дверь чердака тоже была закрыта. Леденцов приложил ухо к жести, не услышав ничего, кроме стука собственного сердца. Тогда он нагнулся и глянул в замочную скважину: она была затенена ключом с той стороны.

— Ира, — тихонько позвал он.

Чердачная тишина не отозвалась.

— Ирка, открой! — бесполезно рявкнул Бледный.

Леденцов тронул дверь, пробуя ее надежность. Само дверное полотно было крепким, но замок болтался свободно. Они взялись за ручку вдвоем и рванули синхронно. Дверь лишь недовольно зазвенела плохо пригнанной жестью. Они рванули еще раз — теперь дверь заскрежетала. Набрав в грудь воздуха, они дернули ее сильно и дружно. Будто треснул гигантский орех… Их обдало пылью и брызгами штукатурки. Дверь открылась, выворотив замок, ригель, щепки и кусок жести…

Ирка сидела на сундуке изваянием. Она не шевельнулась и не вздрогнула. Пустые глаза смотрели на них, как на незнакомых и ненужных ей людей.

— Ира, — сказал Леденцов.

Волосы аккуратно собраны в валик, плотная темная кофточка застегнута до самой шеи, строгая длинная юбка отглажена… Эта, уже неземная, строгость поразила Леденцова. Она готовилась, она приготовилась…

— Ты с ума сошла, — тихо выдохнул Леденцов.

Бледный подскочил к сундуку и схватил пачки со снотворным:

— Только три таблетки успела…

Он довольно хохотнул, подошел к малюсенькому слуховому окну, стал вышелушивать облатки из целлофановых гнездышек и швырять на крышу — те крупным градом стучали по жести и скатывались в желоба или на город.

Леденцов погладил ее плечо.

— Боря, — очнулась она и заплакала.

— Я внизу подожду, — бормотнул Бледный, исчезая за выломанной дверью.

Плакала она не моргая. Слезы медленно текли из открытых глаз. Позабытые ею губы, казалось, тоже набухли слезами. И Леденцов догадался, что эти губы, столько причинившие ей страдания, сейчас плачут вместе с глазами.

Ее не любили в школе. Не очень-то любили и в Шатре. Вряд ли ее любят теперь в училище. Не любит родная мать. Не любит, потому что о ней не знает, ее отец. Обманул лейтенант милиции… Да что же это такое? У великой державы не хватило любви на шестнадцатилетнего человека, вступающего в жизнь? Тогда к чему все наши замыслы, планы и свершения?

Жалость навалилась на грудь Леденцова такой тяжестью, что он загнанно оглядел чердак, как бы отыскивая выход. Капитан Петельников говорит, что поддаваться жалости — значит быть несправедливым. Но ведь он, Леденцов, не судья, и он не на работе; он поддастся, он уже поддался…

— Ир, я перекрашусь…

— Ага.

— Ты только не плачь…

— Ага.

— Мы будем дружить…

— Ага.

Он взял ее за плечи и тряхнул так, что волосяной тяжелый валик рассыпался. Она не испугалась и не удивилась — только глаза теперь моргнули, как у живой.

— Ира, я тебя люблю…

Она рукавом отерла мокрые щеки и попыталась улыбнуться:

— Зачем… эти песни?

— Повторяю, я люблю тебя. Слышишь? — почти крикнул он.

— Чем докажешь, Боря?

— Женюсь.

— Как?..

— Я делаю предложение. Тебе семнадцать когда?

— Через неделю.

— Через неделю получим разрешение в исполкоме и подадим заявление в ЗАГС.