– Я назвал его сукиным сыном, недостойным носить корону своих предков.

– Господи помилуй! – пробормотала она, невольно подивившись мужеству тринадцатилетнего мальчишки.

– Я был в бешенстве, понимаешь? А чего еще ждать от мальчишки, который услышал, как его собственную мать называют уэльской шлюхой или августейшей подстилкой?! А меня в лицо обзывали ублюдком. Это было в школе… а потом я должен был возвращаться домой и притворяться, что верю, будто он просто друг семьи и все такое… – Хриплое проклятие сорвалось с его губ, и Маркус замолчал.

– Наверное, это было ужасно. – Регина попыталась представить себе, что должен был чувствовать затравленный мальчик, которому на каждом углу тыкали в нос его незаконным происхождением. – Странно… любой другой на твоем месте был бы польщен, узнав, что его отцом является принц.

– Сомневаюсь – особенно если бы этот «отец» имел обыкновение хлестать его по щекам за малейшую провинность. Сказать по правде, я ненавидел приезды Принни. Отец запирался в библиотеке, мать с утра до вечера флиртовала, а обо мне просто забывали, предоставив меня учителям, которым было велено на пушечный выстрел не подпускать меня к ее спальне. – Пальцы Маркуса сжались в кулаки. – К тому времени как я догадался, что все это значит, Принни уже женился на Каролине. И какое то время не приезжал в Каслмейн. Я был счастлив – у меня появилась сестренка, а мать с отцом, казалось, наконец то поладили. Я уже было поверил, что мы навсегда избавились от этого похотливого старого козла. А потом вернулся домой на каникулы и увидел его на обычном месте, возле матери. Мне было тогда тринадцать. И тогда я… – Маркус вполголоса выругался. – Тогда я потерял голову и назвал его подлым сукиным сыном…

– Я могу понять, что ты тогда чувствовал…

– Да? А вот принц не понял. – Голос Маркуса дрожал от едва сдерживаемой ярости. – Он потребовал, чтобы я извинился. Но я наотрез отказался. После этого он приказал запереть меня в донжоне на три дня.

– На три дня?! – Сердце у Регины оборвалось.

– Да. Он велел оставить меня там – наедине с крысами, с промозглым холодом, от которого ноют все кости, с темнотой, которую невозможно даже вообразить… – Маркус содрогнулся. – В тринадцать лет я был упрям, как сам дьявол, но такого не вынес бы даже взрослый, а я ведь был еще совсем ребенок. Короче, когда на третий день мать спустилась ко мне и потребовала извиниться, пригрозив оставить меня там, если я не соглашусь, я не выдержал… – Маркус скрипнул зубами. – Я заставил себя проглотить гордость. И пришел с повинной. – Его горящий ненавистью взгляд обратился на нее. – Но я никогда не простил ему этого. И не прощу. Я так и сказал ему, девять лет спустя. Бросил ему в лицо, что ненавижу его. Велел ему немедленно убираться из Каслмейна – вместе с моей матерью – и никогда не возвращаться. Чтобы ноги их не было в моем доме! Тогда то я и получил удар раскаленной кочергой…

В его голосе была такая боль, что сердце у нее разрывалось.

– О, дорогой…

– Я рассказал тебе об этом не для того, чтобы ты меня жалела! – Гладко выбритая щека Маркуса задергалась. – Просто хотел, чтобы ты узнала наконец – он не тот человек, за которого ты его принимаешь. И я сделаю все, чтобы он и близко не подошел к Луизе! Все – ты меня слышишь?!

Регина молча кивнула. Она попыталась представить себе, как Принни – милый, обаятельный Принни – приказывает бросить в донжон тринадцатилетнего мальчишку…

Это было невероятно. Но ведь Маркус никогда не лгал ей. Вдруг в ее памяти всплыло, как он не хотел показывать ей донжон… вспомнился его гнев в тот день, когда она со смехом рассказала ему, что идет молва о красавицах, которых он держит там в цепях.