Мотаю головой. Сейчас я не могу думать о Хэнке.

Я кладу книгу вместе с остальными произведениями в пустой ящик. Вскоре полка опустела. Все книги старые, с загнутыми уголками страниц, тысячу раз прочитанные. У большинства на внутренней стороне обложки инициалы Тома. Рания берет корзину с книгами, выпихивает её в коридор, и мы двигаем полку. Я смеюсь, когда нахожу между ней и стеной заначку журналов «Плейбой»   в пределах досягаемости руки лежащего на кровати мальчика. Выбрасываю их, отчаянно сопротивляясь образу Тома подростка, дрочащего на какую нибудь глянцевую модель. Кончается всё тем, что я снова и смеюсь, и рыдаю, когда натыкаюсь другое место – между матрасом и пружиной кровати. Там ещё больше порно, а также сплющенная пачка «Кэмел Лайтс» и что то похожее на двадцатилетний полукопченый косячок. Боже, Том. Какой хулиганский мальчик…

Рания запихивает одежду Тома из комода и шкафа в несколько сумок, завязывая их, прежде чем я её рассмотрю. Мы снимаем плакаты со стены, снимаем с кровати простыни и одеяло. Простыни выбрасываем, одеяло я оставляю для Томми. Прапрабабушка Тома шила его несколько десятилетий назад.

Я плачу, пока мы убираем комнату. Полы пропылесосили, кровать, комод и стеллаж убрали в угол одно под другое. Контейнеры с мусором мы оставили на верху лестницы, чтобы мужчины унесли их в амбар. И, наконец, я снова стою в дверном проеме, глядя на то, что сейчас является просто ещё одной спальней.

– Ты сильная женщина, Рейган, – говорит мне Рания.

– Это просто хлам.

Рания качает головой:

– Нет. Наше имущество, вещи вроде тех, что в этих ящиках, это не просто одеяла и книги. Это воспоминания. Мне кажется, они как будто держат в руках части нас самих. Маленькие кусочки нашей души. Поэтому нелегко увидеть их или почувствовать дух потерянного любимого человека, который живет в этих вещах.

– Ты говоришь так, как будто знаешь это не понаслышке.

– О, да. До того, как я встретила Хантера, я тогда была маленькой девочкой, – она смотрит в пространство, размышляет, вспоминает. – Шла первая из войн. Моя тетя Мейда, она была последним членом семьи, которую мы с братом потеряли, она сильно болела. В честь неё названа моя дочь, просто чтобы ты знала. Она умерла. Я имею в виду мою тетю Мейду. Она умерла, и мы с Хасаном остались одни. У неё было мало вещей. По моему, только расческа. Может, маленькое ручное зеркало. Когда бомба разрушила дом, всё, что у меня было, всё, что осталось от мамы, папы, тети Мейды и дяди Ахмеда – всё исчезло. Тогда я была слишком озабочена выживанием, чтобы думать об этом. Но сейчас… Я хотела бы, чтобы у меня было что нибудь от них. Расческа тёти Мейды. Я помню, как она расчёсывала волосы незадолго до смерти дяди Ахмеда. Расчёсывала, расчёсывала и расчёсывала, пока её волосы не засияли, как ночное небо, черное, с сияющими звездами. Жаль, что у меня нет этой расчёски, – Рания качает головой, отгоняя воспоминания. – Немного не твоя ситуация. Но похоже.

– Интересно, где дети? – спрашиваю я, чтобы сменить тему.

Рания пожимает плечами:

–Наверное, трутся неподалёку от мужчин. Кто знает? Думаю, скоро объявятся.

Мы спускаемся на первый этаж. Томми и Мейда смотрят телевизор, Эмма заснула на тюке, играя. Мы с Ранией решаем отдохнуть, потому что, на самом деле, нам нечем заняться, кроме как продать дом и упаковать ручную кладь.

Хантер и Дерек возвращаются в шестом часу.

Хантер немедленно идет к Рании, целует ее:

– Привет, детка.