Я должен смеяться, шутить, подначивать их, но вместо этого я задыхаюсь, и меня тошнит, несмотря на то, что мой желудок совершенно пуст.

Восс видит, что со мной творится. Он разворачивается и выкрикивает:

– Ладно, вы все! Отойдите! Отойдите! Дайте человеку немного пространства. Разве всем вам нечем заняться? – он обнимает меня за плечи своей мускулистой голой ручищей, кладет массивную ладонь на голову.

Я тру тыльной стороной кисти подбородок, пытаясь посмеяться над своей подавленностью:

– Извини. Здорово… я тоже рад тебя видеть, мужик.

Билли тянет меня в свои объятия:

– Тебе нечего стыдиться, парень. Совершенно нечего, – он отпускает меня, бежит к палатке, оборачиваясь через плечо, и кричит: – подожди, подожди. У меня есть кое что для тебя, – возвращается, сжимая что то в кулаке. Хватает другой рукой мою ладонь и кладет в нее два набора жетонов. – Держи. Их нашли, когда обнаружили Барретта. И твой, и его.

Мои жетоны. Жетоны Барретта. Я начинаю смеяться сквозь проступившие слёзы, не веря в происходящее.

– Дерьмо, – я часто моргаю, наклоняя голову, пытаясь прокашляться от застрявшего в горле кома. – Спасибо, Билл. Ты не... ты даже не представляешь... просто – спасибо.

Его голос подобен низкому рокоту:

– Я даже не могу представить, через что ты прошёл. Но я здесь, с тобой. Мы все с тобой.

– Я... – слова застревают в горле.

– Нас ждут медики, – в наш разговор врывается резкий голос. Капитан Лафлин. – Еще пообщаетесь, Восс.

– Сэр, – Билл кивает мне, возвращается к палатке, где его ребята чистят оружие и готовят снаряжение для патрулирования. – Я рад, что ты вернулся, Уэст.

Мой конвой начинает движение, и я вынужден идти за ними. По правде говоря, я рад уйти подальше от ребят. Я множество раз патрулировал с ними, уйму времени провёл, избавляясь от всякого дерьма в спортзале, с Воссом, Исайей и Барреттом. Видеть их сейчас... значит вспомнить о наших рейдах, позвякивании амуниции, Воссе, рассказывающем ужасно расистские шутки, которым никто из нас не решался смеяться, пока Билли не начинал хохотать первым. Я дотрагиваюсь до письма, спрятанного под поясом моих брюк.

Меня доставляют в военный госпиталь. Конвой уходит, кроме одного парня – с карабином прикладом вверх, он встает за дверью палаты, избегая моего взгляда.

Где то рядом, сопровождаемый мощным гулом, взлетает самолет, а потом комната вновь погружается в тишину. Часы тикают. Мое сердце колотится. Интересно, что будет дальше? Положат в госпиталь? Будут выяснять, здоров ли я? Зачислят обратно в действующую армию? Я не знаю. Я не могу вспомнить, что, в соответствии с уставом, делают в таких случаях. Я больше не чувствую себя морским пехотинцем. Мне страшно, я потерян и подавлен, я запутался.

В комнату заходят доктор и несколько санитаров. Санитары – молодые парни, совсем ещё пацаны, на службе, наверное, только первый или второй год. Они останавливаются у дверей и ждут дальнейших указаний. Док представляется и начинает осмотр. Моё физическое состояние вполне нормальное, что, кажется, несколько его разочаровывает.

Тогда он начинает пальпировать мою грудь, лимфатические узлы, живот, затем тянет мои штаны вниз и видит грязный, весь в разводах от пота, окровавленный, оливково зеленый сверток.

– Что это? – он пытается схватить письмо.

Мои пальцы смыкаются на его запястье и отталкивают его. Это выходит совершенно автоматически. Никто не смеет дотрагиваться до письма:

– Ничего. Просто письмо.

Теперь доктор смотрит на меня с подозрением и опаской.

– Мы должны проверить его, капрал Уэст.