— Дальше я сам, — тихонько сказал Котов, скидывая полушубок и всё прочее, оставаясь в одних штанах.

Освободив рогожу от бетонного лома, Степан взял её так, чтобы прикрывать свой излюбленный маузер, и сунулся в туннель.

В подвале голому было зябко, зато в подкопе — не продохнуть. Надышали.

Под дном хранилища трудились двое, оба мокрые от пота.

Пыль, садясь на потные тела, засыхала корочкой.

Бетон был сбит на большой площади, как бы не в квадратную сажень, и теперь между грабителями и их вожделенной добычей оставалось всего полдюйма, но эти полдюйма составляли прочную сталь, выложенную здесь немецкой фирмой «Арнгейм».

В дело пошли фрезы. Пуская снопы искр, инструмент вгрызался в металл, завершая четвёртую сторону пропила.

Котов заслонил собой свет лампы, и тот из грабителей, что напрягался, удерживая электропилу, оглянулся, сказав что-то по-польски.

В запарке он не удивился чистому лицу Степана и лишь мгновением позже до поляка дошло — чужой.

Он резко швырнул в Котова свой инструмент, Степан увернулся, нажимая на курок, а в следующее мгновение потолок прорвало — вырезанный кусок металла со звоном «отворился», будто дверца, держась на честном слове, и в образовавшееся отверстие посыпались увесистые бильярдные шары, выточенные из слоновой кости, — «медвежатники» вырезали низ кассы фабриканта бильярдных столов Гоца.

Котов промахнулся, а вот шары простучали по головам поляков очень даже вовремя.

Два выстрела из маузера поставили точку в попытке ограбления.

Вернувшись в подвал, Степан кивнул Мурлычёву — всё, дескать, в порядке — и отёр пот с лица.

Безразлично глянув на бледного, грязного тягальщика, он вопросительно посмотрел на Егора.

— Белополяки! — презрительно сказал тот. — Воровали для своего Пилсудского. Что будем с этим делать?

— А что с ним ещё делать? — пожал плечами Котов, поднимая маузер.

— Не-ет! Не надо! — заверещал поляк, мигом переходя на русский, но грохот выстрела перекрыл его крик.

— Готов, — сказал Григорий Спирин. — Начали?

— Начали! — выдохнул Мурлычёв.

Всю ночь они таскали землю обратно в туннель, создавая пробки — чтобы взрыв всю свою чудовищную силу направил вверх — и таская ящики с динамитом.

Провода от запалов пучком выходили из притоптанной земли и тянулись вверх — по трубе на чердак аптекарского магазина.

Утром на Рождество всё было готово к покушению.

Рождество началось, как на открытке, — с пушистого снега.

Стоял мягкий морозец, по домам остывали пироги да блины, а на Большой Садовой прошёл военный парад.

Котов мрачно усмехнулся: дома у него нет, и кутьёй угощать некому.

И он не девка, чтобы махать из толпы марширующим батальонам. Остаётся только мёрзнуть и злиться неизвестно на кого и за что.

— За то, что дурак, — пробормотал Степан и сжал губы.

Сам он стоял на углу Казанской, неподалёку от банка. Напротив расположился Колька Спирин.

Котов глянул на чердачное окно аптекарского магазина — там мелькнуло светлым — Мурлычёв на месте.

Степан покосился на булыжник, которым был выложен Николаевский переулок.

Снег местами сошёл, утоптанный пешими, наезженный колёсами телег и моторов.

Удивительно, но прохожих не было — ни одного.

Переулок будто вымер. Или рано ещё? Да где ж рано…

Красноармеец потопал ногами, согреваясь.

Где-то вот там тянется подкоп…

Там, под мёрзлой землёй, затаились пуды и пуды динамита, готовые в любую секунду обратиться яростным пеклом, рвущимся наружу…

Котов вздрогнул — Николай сорвал с себя шапку и стал отряхивать ею полу тулупа.