Ей непривычна ласка Веры Александровны. Раньше она не баловала дочь нежностью. С годами мать стала сентиментальной – теперь все чаще звучат в голосе бывшего «железного завуча» нотки нежности. Хорошо, бабушка внучку без оглядки голубила.

– Имеешь в виду Никиту? – на всякий случай уточняет Евгения; что поделаешь, и к материнской ласке можно привыкать в тридцать шесть лет.

– Имею в виду тебя. Грустная ходишь, вздыхаешь. Кураж потеряла.. Безответная любовь? Кто же он, этот негодник? Случайно, я его не знаю?

– Толика Аристова помнишь?

– Еще бы! Крепыш с коротким ежиком волос и пронзительными серыми глазами?

– Ты правильно сказала, глаза у него пронзительные. Так и пронзают! Вот и я не успела увернуться.

– Основательный мужичок. По крайней мере на меня он произвел именно такое впечатление. Помнится, он был женат.

– Он и сейчас женат… Хочешь дать мне какой-нибудь совет?

– Дам. Не слушай ничьих советов. – Вера Александровна усмехается. – В наше время было однозначно: женатых любить нельзя. У вас сейчас все проще.

– Значит, в ваше время в женатых не влюблялись?

– Еще как влюблялись. И в женатых, и в замужних. Сердцу не прикажешь. Похоже, и у прадедов наших такое случалось. Вряд ли Лесков «Леди Макбет Мценского уезда» от начала до конца выдумал.

– То Лесков, а то я – простая смертная. Хорошо вам с папой. Всю жизнь любили друг друга и таких проблем не знали!

– Вон ты как о нас думаешь! – Вера Александровна вздыхает и покачивает головой. – Впрочем, ты давно уже выросла, и пора пришла свергать авторитеты…

– Неужели и у вас с папой не обошлось без проблем? – изумляется Евгения. – А мне казалось…

– А детям о таком вовсе не обязательно было знать! – Ее мать поднимает глаза кверху. – Прости меня, Андрюша, что помяну тебя перед дочерью не в лучшем виде, а только пусть знает, что и мы не жили святыми… У меня не было любви к женатому, а вот у твоего папы любовь к незамужней была. Может, и не любовь, так, увлечение, но гром грянул! Пришел как-то домой твой отец и говорит: «Прости меня, Вера, если сможешь, но я тебе изменил!» И не разверзлась земля, и молния не испепелила неверного! Лишь у меня руки-ноги налились свинцом, не смогла я ни двинуться, ни подняться, и язык мой онемел…

Евгения недоуменно вслушивается в голос матери: где ее обычные спокойствие и благоразумие? Даже привычная речь изменилась: будто не о своей жизни рассказывает, а какую-то книгу читает.

– Мам! – осторожно окликает она.

– Сколько лет прошло, а все забыть не могу! В ту ночь мы впервые спали врозь: отец ушел в нашу спальню, а я осталась в гостиной, на диване… Подруги часто рассказывали мне об изменах мужей, но их рассказы я не принимала близко к сердцу. Вернее, не примеряла их на себя. Мне казалось, я бы в таких ситуациях не стала церемониться: вот Бог, а вот порог! И вычеркнула бы из сердца! Даже втихомолку презирала женщин, которые так не поступали. Ведь они прощали предательство!.. Тяжело далась мне эта ночь на жестком диване! Наутро я вошла в спальню. Андрей – твой отец – тоже не спал: лицо у него было измученное, глаза запали. Я спросила: «Ты хочешь уйти к ней?» А он прямо закричал: «Нет! Не хочу!» И я сказала: «Тогда оставайся. Я попробую тебя простить. Только, наверное, не сразу получится!» А он: «Я буду ждать и надеяться».

– Странно, – задумывается Евгения, – а мы с Юркой ничего такого не чувствовали. Думали, в вашей жизни только тишь да гладь!

– Но я свою историю не окончила, – продолжает Вера Александровна.