Аристов беззвучно хохочет. Евгения вторит ему, но внутренне она сжалась в комок. Больные любят Евгения Леонидовича, знают его привычки. Если он рассказывает анекдот или случай из медицинской практики, значит, его что-то беспокоит.

– Прошу прощения за неблагозвучное словцо, но, как говорится, из песни слова не выкинешь!

– Я сейчас! – Она будто невзначай выскальзывает вслед за доктором.

– Евгений Леонидович, насколько у моего… мужа это серьезно?

– Честно говоря, я не знаю, – говорит он задумчиво. – Здесь многое зависит от его индивидуальности. Были случаи, когда люди оставались в инвалидной коляске на всю жизнь. Но возьмите того же Валентина Дикуля. Цирковой артист получил травму позвоночника и приговор врачей: ходить не сможет. А он не только поднялся на ноги, но и стал работать силовым акробатом – легковые машины на себе поднимал!

Что и говорить, врач ее не успокоил! Испугалась она? Евгения спрашивает себя и не чувствует страха. Прорвемся!

На третий день пробуждение Толяна Евгения нахально просыпает. Знает, что он, как говорила бабушка, «продирает глаза чуть свет», но не думала, что, ослабевший и больной, он так быстро вернется к своим привычкам.

И просыпается-то она от его взгляда! Правда, тут же спохватывается:

– Толяша, тебе что-нибудь нужно?

– Ничего. Я просто хочу на тебя смотреть. А ты поспи. Еще рано.

– Скажешь тоже, я здесь не для сна!

– А для чего? – Опять он начинает свою игру с поддразниванием – что ж, значит, есть еще порох в пороховницах!

– Для того, чтобы ухаживать за моим любимым и единственным.

Увы, хватает его пока ненадолго. Толян пробует пошевелиться, как Гулливер, спутанный лилипутскими веревками-нитками. И несмотря на то что проводок остался всего один – от капельницы, – чувствует себя связанным. Вот это разоспалась, Лопухина, не услышала, как медсестра вошла.

– Она тебя разбудила?

– Я все равно уже не спал. Сколько можно? Кажется, я отоспался на всю оставшуюся жизнь.

Медсестра опять появляется – с градусником и со шприцем. На редкость молчаливая. Впрочем, и Толян при ее манипуляциях как бы не присутствует, а унесся мыслями, думает о чем-то своем.

«О Зубенко! – решает Евгения. – И такая эта мысль тревожная, что не дает ему покоя. Какую же ты ношу взвалил на себя, любимый мой, чтобы прикрыть меня собой!»

Нужно выяснить, что же случилось на самом деле на том проклятом шоссе. Вряд ли Толян сознательно пошел на откровенное убийство…

Глава 26

Сегодня Аристова перевели в обычную двухместную палату.

Его сосед – как он представился, просто Михалыч – пожилой человек, но подвижный как ртуть. По внешнему виду ему можно дать семьдесят лет, но по бьющей ключом энергии – не больше пятидесяти.

Михалыча постоянно кто-то ищет, в нем нуждаются все, даже медсестры. Что-то он постоянно чинит, связывает, прикручивает. Даже такая благополучная больница, как четвертая, не может позволить себе держать в штате подобного человека – на все про все.

Умелец заработал себе привилегию – ночевать дома, о чем он с радостью тут же сообщает Евгении.

– Ты, деточка, можешь спать на моей кровати. Свое бельишко постели, а мое где-нибудь в сторонке положи. Я-то прихожу только к обходу.

У Михалыча никак не зарастает послеоперационный шов и не спадает до нормальной температура. Что он при этом чувствует, страдает ли – никто не знает. Михалыч не жалуется.

– Но меня-то уж можешь не обманывать! – сердится Евгений Леонидович. – Так я и поверил, что не болит.