|
Потом, когда ввели удостоверения личности, постояльцы стали заполнять карточку. Один из нас оставался внизу. Второй шел наверх. Подчас, несмотря на все предосторожности, о нашем приходе сразу становилось известно, весь дом пробуждался, гудя как улей, в комнатах поднималась суматоха, и уже кто-то крадучись бежал вниз по лестнице. Иногда, войдя в номер, мы видели еще теплую постель и распахнутое оконце, выходящее на крышу. Но обычно нам удавалось добраться до второго этажа, не подняв тревоги, и постучать в нужную дверь; в ответ раздавалось бормотание, почти всегда на чужом языке. - Полиция! Это слово было понятно всем. И вот мужчины, женщины, дети в ночных рубашках, а то и обнаженные, начинают метаться по комнате, в полутьме и вони, шарить в каких-то немыслимых пожитках, разыскивая паспорт, спрятанный под тряпьем. Надо было видеть эти глаза, исполненные тревоги, движения, еще скованные сном, и особую покорность, свойственную только людям, вырванным из родной почвы. Я бы сказал - гордую покорность. Они не чувствовали к нам ненависти. Мы были хозяевами. Мы обладали - или, по крайней мере, они думали, что обладаем, - самой страшной властью: отправить их обратно через границу. Многим из них, чтобы добраться сюда, понадобились годы хитрых уловок или терпеливого ожидания. Они достигли земли обетованной. У них были документы, настоящие или фальшивые. И, протягивая нам эти документы и томясь страхом, как бы мы не сунули их себе в карман, они пытались задобрить нас улыбкой, что-то бормоча на ломаном французском языке. Женщины не отличались целомудрием, порой в глазах у них мелькал вопрос, и они неуверенно поглядывали в сторону разобранной постели. Не соблазнимся ли мы? Не хотим ли развлечься? И все же у этих людей была гордость, особая гордость, - я не умею определить ее. Может быть, гордость дикого зверя? Они смотрели на нас, как смотрят сквозь прутья клетки дикие звери, не зная, погладят их или ударят. Один, охваченный паническим страхом, потрясал бумагами, лопоча по-своему, размахивая руками, обращаясь к остальным за поддержкой, стараясь убедить нас, что он человек честный, что нас ввели в заблуждение, что... Другой плакал, третий угрюмо жался в угол, готовый, казалось, броситься на нас, а на самом деле уже смирившись со своей участью. Проверка документов. Так называется эта операция на казенном языке. Те, у кого бумаги в полном порядке, остаются в своих комнатах и, проводив нас, запирают дверь со вздохом облегчения. А другие... - Выходите! Если нас не понимают, мы к словам добавляем жест. И они одеваются, что-то бормоча про себя. Они не знают, что из вещей можно взять с собой. И иногда, стоит нам отвернуться, бросаются к тайнику и суют что-то себе в карман или за пазуху. Спустившись вниз, все стоят кучкой, молча, каждый думает только о себе, о том, как доказать свою невиновность. В иных гостиницах предместья Сент-Антуан я заставал в комнате по семь-восемь поляков, обычно они спали на полу, вповалку. А записан в книгу был только один. Знал ли об этом хозяин? Получал ли он с остальных за ночлег? Скорее всего, получал, но пойди докажи. У этих остальных документов, разумеется, не было. Что они делали, когда на рассвете покидали эту комнату, единственное свое прибежище? Без трудовой карточки они не могли иметь постоянного заработка. |
