|
Он добывает свой хлеб, добросовестно трудится за жалованье, которое правительство выплачивает ему в конце месяца. Я знаю, что моя жена, прочитав эти строки, покачает головой, посмотрит на меня с упреком и, может быть, тихо скажет: - Вечно ты преувеличиваешь! - И, вероятно, добавит: - Люди будут неверно думать о тебе и твоих сотрудниках. Она права. Возможно, я и впрямь преувеличиваю, но это моя реакция на ходячие представления, которые так меня раздражают. Сколько раз после появления очередной книги Сименона мои сотрудники, посмеиваясь, смотрели, как я вхожу к себе в кабинет. Я читал в их глазах: "Гляди-ка! Сам Господь Бог явился!" Вот почему я делаю такой упор на слове "чиновник", хотя иным, может быть, и покажется, будто этим я принижаю нашу профессию. Чиновником я был почти всю жизнь. Я стал им чуть ли не с юности благодаря инспектору Жакмену. Точно так же, как мой отец в свое время стал управляющим поместьем. И так же гордился своей профессией. Так же стремился постичь все тонкости своего ремесла и добросовестно выполнять свою работу. Разница между прочими чиновниками и теми, кто служит на набережной Орфевр, заключается в том, что последние сохраняют своеобразное равновесие между двумя мирами. Их одежда, воспитание, жилье, образ жизни такие же, как у всех людей среднего класса, и они так же мечтают о собственном загородном домике. Однако почти все свое время они посвящают изнанке жизни, отбросам, накипи, тем, кто покушается на организованное общество. Я не раз удивлялся этому противоречию, от которого мне порой становилось не по себе. Я живу в буржуазной квартире, чисто прибранной и удобной, к моему приходу всегда готово аппетитное жаркое. Из своего окна я вижу квартиры, похожие на нашу, матерей, гуляющих с детьми на бульваре, хозяек, идущих за покупками. Разумеется, я принадлежу к этой среде, к тем, кого называют порядочными людьми. Но ведь я знаю и других, знаю их так хорошо, что между ними и мной установилась определенная связь. Девки из пивной на площади Республики, мимо которых я прохожу, знают, что я понимаю их язык и смысл каждого жеста. Знает это и мошенник, шныряющий в толпе. И еще многие другие, кого я встречал и встречаю каждый день, в чью жизнь, скрытую от посторонних глаз, я проникаю. Разве этого мало, чтобы образовались некие узы? Это не значит, что надо оправдывать этих людей, поощрять, отпускать им грехи. Это не значит также, что надо создавать вокруг них ореол, как это модно было одно время. Надо только принять их как факт и взглянуть на них трезво. Без любопытства, ибо любопытство быстро притупляется. И без ненависти, разумеется. Словом, смотреть на них как на людей, реально существующих и которых, заботясь о здоровье общества и порядке, надо держать, хотим мы того или нет, в определенных границах и карать, когда они эти границы преступают. Они-то это понимают! И не питают к нам злобы. Они часто говорят: "Такая у вас работа". А вот что они думают о нашей работе, я предпочитаю не знать. Что же тут удивительного, если после двадцати пяти - тридцати лет службы в полиции у вас тяжелая походка и взгляд тоже тяжелый, а подчас и пустой? "Неужели вам не бывает противно?" Нет! Нисколько! И наверное, именно благодаря своей работе я получил довольно прочный запас оптимизма. |
