– Нет. Я по нему скучать не буду.

– Что было дальше? В тот день?

– Когда настало время обедать, он пришел за мной, велел рассказать, как это было, во всех подробностях, хотел, чтобы я повторил слово в слово то, что говорил тебе, страшно веселился и вроде был очень рад за меня. Потом велел мне снять футболку и приготовил вкусный обед, чтобы отпраздновать это дело. По поводу ДНК он сказал, что эксперты ошиблись и, пока легавые это поймут, должно пройти какое‑то время. Но я с каждым днем все меньше в это верил. Я хотел поговорить с Луи, но с моего мобильника звонить было нельзя, а если бы я позвонил по домашнему телефону Жослена, легавые могли бы узнать, что Луи мой дядя, и начать следить за ним. Мне стало казаться, что кто‑то меня подставил. Это ведь он подбросил платок, да?

– Конечно. Ему ничего не стоило это сделать. А еще – шерсть твоей собаки, Лютика. Ее нашли на сиденье старинного кресла в Гарше. Того самого кресла, к которому он вчера тебя пригвоздил. Он бывал у тебя дома?

– Нет. Никогда.

– На время лечебных сеансов ты снимал одежду?

– Я только снимал ботинки и оставлял их в приемной.

– И больше ничего? Подумай, вспомни.

– Больше ничего. Хотя нет. Два раза он велел снять брюки, хотел осмотреть колени.

– Давно это было?

– Примерно два месяца назад.

– Вот тогда он и прихватил платок и собачью шерсть. Ты ничего не заподозрил?

– Нет. Жослен четыре года лечил меня, помогал мне. Почему я должен был думать о нем плохо? Он был на моей стороне, вместе со своими чертовыми золотыми пальцами. Делал вид, что привязался ко мне, и я поверил, а на самом деле он считал меня кретином. Всем наплевать, будешь ты жить или подохнешь, вот как он мне вчера сказал.

– Losa sreca, Кромс. Не повезло. Он решил перевоплотиться в Арнольда Паоле.

– Он не перевоплощался. Он действительно потомок этого самого Паоле. Так он мне сказал в машине, когда вез меня в Гарш. И видно было, что он не шутит.

– Знаю. По отцовской линии он Паоле, прямой и явный потомок Арнольда. Я хочу сказать, он такой же псих, как его предок, который жрал кладбищенскую землю, чтобы защитить себя от Петера Плогойовица. Что еще он тебе сказал?

– Что мне придется умереть, но своей смертью я помогу его делу, искоренению рода проклятых, а это прекрасная смерть для такого никчемного типа, как я. Он объяснил, что одна преступная семья на протяжении трехсот лет терзала его семью и он должен был положить этому конец. Сказал, что родился с двумя зубами, это симптом болезни, которой он страдает по чужой вине. Но были моменты, когда я переставал его понимать. Он говорил слишком быстро, я боялся, что машина съедет с дороги.

Кромс сделал паузу и допил остывший кофе.

– Он говорил о своей матери. Она отказалась от него, потому что он был Паоле, она поняла это сразу после его рождения, когда увидела зубы. Стала кричать, что это «зубастик», и оставила младенца в больнице, «как избавляются от какой‑нибудь мерзкой твари». При этих словах он заплакал, заплакал по‑настоящему. Я видел это в зеркале заднего вида. Но он не держал зла на мать. Он сказал: «А что делать женщине, если она родила чудовище? Чудовище нельзя считать за ребенка». Тогда я подумал, что он размяк, что он отпустит меня, и стал умолять его об этом. Но он опять начал орать, а машина поехала зигзагами. Черт, мне было так страшно. Потом он стал рассказывать дальше о своей горькой судьбе чудовища.

– Его усыновили супруги Жослен?

– Да.