Кряхтя, она встала, подошла к двери и определенным образом несколько раз стукнула массивным кольцом. Послышались неторопливые шаги, дверь скрипнула, и статная монахиня заглянула в комнату.

– Чего звала? – глубоко посаженные знакомы е ярко-голубые глаза с неприязнью смотрели на девушку.

Настя ахнула. Такие же глаза были и у её жениха. Всмотревшись, девушка заметила сходство монахини с Гришей, а еще больше с Софьей. Вспомнилось, что одна из дочерей Петра Григорьевича приняла постриг. Ольга, кажется, так её звали.

– Бушует? – тем временем вопрошала монахиня, подчеркнуто игнорируя саму Настю.

– Пяльцы просит. Вышивать, – пояснила старуха.

– Пяльцы? – вновь неприязненный взгляд. – вот еще! Ночь перед постригом в молитвах и раздумьях проводить надо!

– Так за вышиванием думается лучше, а покрова вышивать дело богоугодное, – пояснила девушка. – прошу, мать Ольга, не откажите в милости…

Голубые глаза сверкнули:

– Имя мое откуда знаешь?

– При дворе о вас сказывали, да и Софья Петровна упоминала… – Настя рискнула произнести имя старшей сестры Григория.

От волнения голос дрожал. При упоминании имени сестры, взгляд монахини чуть смягчился.

– А не обманываешь?

– Как можно? В божьем доме? – притворно ахнула девушка и умоляющие посмотрела на свою тюремщицу. – Пожалуйста, я ж дома одной из лучших золотошвеек была! Канителью шила, жемчугом речным… И время быстрее пройдет, мне все равно не уснуть… волнуюсь сильно…

Настя даже сложила ладони на груди и опустила голову, всем своим видом выражая покорность судьбе. Монахиня вздохнула.

– Чего теперь уж волноваться? – фыркнула она. – Раньше надо было думать, когда ты Гришку соблазняла, да замуж звала!

– Не звала я! – возразила Настя. – То государев приказ! Я потом, после свадьбы в монастырь хотела уйти, чтобы Григория под гнев государыни не подводить, а так… так даже лучше!

Она смело посмотрела на монахиню. Взгляд голубых глаз смягчился.

– Ладно, принесу, – пообещала та и вышла.

Вновь громыхнул засов. Настя подошла к окну, полностью обратившись в слух. Старуха вновь вернулась к часослову. Ее бормотание действовало девушке на нервы. Настя боялась, что пропустит звуки шагов и не успеет. Она то и дело посматривала на потолочную балку, гадая, насколько крепкой та окажется.

Наконец, по коридору вновь зазвучали шаги, дверь открылась и две послушницы внесли огромные пяльцы с натянутой на них тканью. Следом за ними шла монахиня, держа в руках корзинку с цветными нитками.

– У окна поставьте! – засуетилась Настя, бестолково кружа около послушниц, а на самом деле пробираясь к выходу, который преграждала лишь одна сестра Белова. – Наверное, левее, нет, правее…

Резко отпрянув, девушка сделала вид, что споткнулась, схватилась за корзинку с нитками и выдернула из рук монахини. Под ахи и охи мотки радугой рассыпались по полу. Ольга лишь сверкнула глазами, точь-в-точь, как брат, да плотно сжала губы, наблюдая за всей этой суетой.

– Ой, горе то! Вот я неуклюжая! – запричитала Настя, подбирая ближайшие два и делая вид, что наклоняется за третьим. Потом резко метнулась в сторону, толкнула монахиню так, что так буквально упала на руки послушницам, захлопнула дверь и задвинула засов.

– Ах ты! – донеслось из-за двери. – Обманщица проклятая! Все сюда!

Но девушка уже торопливо шептала заклинание тишины, которое читала совсем недавно в книгах Бутурлиной. По мере того, как Настя торопливо проговаривала слова, голоса монахинь, запертых в комнате, становились все глуше.

Закончив с заклинанием, Настя выдохнула и утерла пот, выступивший на лбу, обеспокоенно посмотрела за окно, пытаясь угадать, сколько еще есть времени до того, как в комнату придут и обнаружат, что пленница ускользнула.