|
В этом было что то таинственное, что особенно способствовало распространению в городе этой истории. Около месяца слухи все разрастались. А между тем на улице Баланд, вопреки трагическим сплетням, распространяемым Олимпией, все успокоилось, и ночи проходили мирно, Марта испытывала нервное раздражение, когда домашние, чего то не договаривая, советовали ей быть осторожнее. – Вы хотите поступать по своему, да? – говорила Роза. – Вот увидите… Он опять примется за свое. В одно прекрасное утро мы вас найдем убитой. Г жа Ругон забегала теперь регулярно через день. Она входила с тревожным видом и уже в прихожей спрашивала Розу: – Ну, что? Сегодня ничего не произошло? Потом, увидев дочь, целовала ее с какой то яростной нежностью, точно уж не надеялась больше застать ее в живых. По ее словам, она проводила ужасные ночи, вздрагивала при каждом звонке, воображая, что пришли сообщить ей о каком нибудь несчастье; это была не жизнь! И когда Марта уверяла ее, что ей не грозит никакой опасности, мать смотрела на нее с восхищением и восклицала: – Ты ангел! Не будь меня здесь, ты бы позволила убить себя и даже не пикнула. Но будь спокойна, я оберегаю тебя и принимаю все меры предосторожности. В тот день, когда муж тронет тебя хоть мизинцем, он услышит обо мне! В подробности она не входила. В действительности же она побывала у всех плассанских властей. Она конфиденциально рассказывала о несчастии своей дочери мэру, супрефекту, председателю суда, взяв с них слово, что они сохранят это в тайне. – К вам обращается мать, доведенная до отчаяния, – говорила она со слезами на глазах. – Я вручаю вам честь и достоинство моей бедной дочери. Мой муж заболеет, если произойдет публичный скандал, и, однако, я не могу сидеть спокойно в ожидании роковой развязки. Посоветуйте мне, скажите – что делать? Все эти господа были чрезвычайно любезны. Они успокоили ее и обещали охранять г жу Муре, держась в стороне: при малейшей опасности они примут меры. В особенности упрашивала она Пекера де Соле и Растуаля, соседей ее зятя, которые могли бы немедленно явиться на помощь, если бы случилось несчастье. Эта басня о рассудительном сумасшедшем, дожидавшемся полуночи, чтобы начать буйствовать, сильно оживила собрания обоих кружков в саду Муре. Их участники усердно навещали аббата Фожа. К четырем часам он выходил в сад и благожелательно принимал их в тенистой аллее, стараясь по прежнему держаться на заднем плане и ограничиваться кивками головы. В первые дни на драму, разыгравшуюся в доме, делали лишь косвенные намеки. Но в один из вторников Мафр, с беспокойством смотревший на фасад дома, отважился спросить, указывая движением бровей на окошко второго этажа: – Это и есть та комната, не правда ли? Тогда участники обоих кружков, понизив голос, заговорили о странных событиях, волновавших весь квартал. Священник ограничился общими фразами, не вдаваясь в подробности: это очень прискорбно, очень печально, ему очень жаль их всех. – Но вы то, доктор, – спросила г жа де Кондамен доктора Поркье, – вы ведь их домашний врач; что вы об этом думаете? Доктор Поркье долго покачивал головой, прежде чем ответить. Сначала он разыграл человека, умеющего хранить тайну. – Это очень щекотливая история, – промолвил он. – Госпожа Муре не крепкого здоровья. Что же касается господина Муре… – Я видел госпожу Ругон, – сказал супрефект. – Она очень встревожена. – Зять всегда раздражал ее, – резко прервал их де Кондамен. – А я вот третьего дня встретил Муре в клубе. Он обыграл меня в пикет. Мне он показался не глупее, чем всегда… Почтенный Муре никогда не блистал умом… – Я вовсе не хотел сказать, что он сумасшедший в обыденном понимании этого слова, – возразил доктор, решивший, что замечание это направлено против него, – но я также не сказал бы, что благоразумно оставлять его на свободе. |
