|
Это заявление вызвало некоторое волнение. Растуаль инстинктивно покосился на стенку, разделявшую оба сада. Все лица повернулись к доктору. – Я знавал одну прелестную даму, – продолжал он, – она вела широкий образ жизни, давала обеды, принимала самых высокопоставленных лиц, сама была очень остроумной собеседницей. И что же? Как только она приходила к себе в спальню, она запиралась на ключ и добрую половину ночи бегала на четвереньках, как собака. Прислуга долго думала, что она прячет у себя собаку… Эта дама представляла случай, который мы, врачи, называем сумасшествием с проблесками рассудка. Аббат Сюрен еле удерживался от смеха, поглядывая на барышень Растуаль, которых забавлял этот рассказ о приличной даме, изображавшей из себя собаку. Доктор Поркье солидно высморкался. – Я мог бы рассказать десятки подобных случаев, – продолжал он. – Люди как будто находятся в полном рассудке и в то же время предаются самым невероятным чудачествам, как только останутся одни. Господин де Бурде хорошо знал в Балансе одного маркиза, имени которого я не хочу называть… – Он был моим близким другом, – подтвердил де Бурде, – и часто обедал в префектуре. Его история наделала шуму. – Какая история? – спросила г жа де Кондамен, заметив, что доктор и бывший префект замолчали. – История не особенно опрятная, – ответил г н де Бурде, засмеявшись. – Не отличаясь особенным умом, маркиз целые дни проводил в своем кабинете, уверяя, что пишет большой труд по политической экономии… Через десять лет обнаружилось, что он с утра до ночи делал одинаковой величины шарики из… – Из своих экскрементов, – докончил доктор таким серьезным тоном, что все приняли спокойно это слово, а дамы даже не покраснели. – А вот у меня, – заговорил аббат Бурет, которого эти анекдоты забавляли не меньше волшебных сказок, – была очень странная исповедница… У нее была страсть убивать мух; она не могла видеть мухи, чтобы у нее не являлось непреодолимого желания поймать ее. Дома она нанизывала их на вязальные спицы. Потом, во время исповеди, она заливалась слезами, каялась в убийстве несчастных насекомых и считала себя осужденной на вечную гибель. Мне не удалось ее исправить. Рассказ аббата имел успех. Пекер де Соле и Растуаль даже соблаговолили улыбнуться. – Убивать только мух – еще небольшая беда, – заметил доктор. – Но не все сумасшедшие с проблесками рассудка столь безобидны. Среди них попадаются такие, которые мучают свою семью каким нибудь тайным пороком, превратившимся в манию; другие пьют, или предаются тайному разврату, или крадут только из потребности воровать, или изнывают от гордости, зависти и честолюбия. Они очень ловко скрывают свое сумасшествие, наблюдают за каждым своим шагом, приводят в исполнение самые сложные проекты, разумно отвечают на вопросы, так что никто не догадается об их душевной болезни. Но лишь только они остаются в тесном кругу своей семьи, наедине со своими жертвами, они снова отдаются во власть своих бредовых идей и превращаются в палачей… Если они не убивают прямо своих жертв, то постепенно сживают их со свету. – Так, по вашему, Муре?.. – спросила г жа де Кондамен. – Муре был всегда человек придирчивый, беспокойный, деспотичный. С годами его недуг, по видимому, усилился. В данную минуту я, не колеблясь, причислил бы его к опасным помешанным… У меня была пациентка, которая, как и он, запиралась в отдаленной комнате на целые дни, обдумывая там самые ужасные преступления. – Но, доктор, если таково ваше мнение, надо действовать! – воскликнул Растуаль. – Вы должны довести это до сведения кого следует. Доктор Поркье слегка смутился. – Мы просто беседуем, – сказал он со своей обычной улыбкой дамского врача. |
