– Привет тебе, Эльстан‑чудодей. Давненько не виделись. Я, как услыхал, сразу к тебе собрался. Ты же мне жизнь спас...

– И тебе привет, Двалин преславный. Видишь, как судьба‑то прихотливо оборачивается.

Голос‑то вроде б другим у Эльстана был. Или ошибаюсь я?

– Весть у меня для тебя есть. Ищет тебя, все силы на то преклонив, Эльтара‑чародейка. Судьба меня с ней свела, и долго вместе ходили... Сильно она по тебе убивалась, дал бы ты ей знать о себе, что жив, а? Хорошая она, и жалко ее мне...

Помолчал Эльстан.

– А уверен ты, Двалин‑кователь, что нужно ей про то знать? Что жив я? У меня теперь другая. И сын у меня есть. Так что пусть уж лучше думает... Эльтара (с трудом это имя ему далось), будто нет меня больше. И ты, кователь, мастер подземный, – не говори ты ей этого, коли судьба вас сведет!

– А ежели сам с ней столкнешься?

– Ну, уж за это не беспокойся. Не узнает она меня никогда.

Двалин потоптался еще – но не клеится разговор, не клеится... Видно, придется Эльтаре и впрямь оплакивать этого парня как мертвого. А он тут, в Лесном Пределе, живехонек! Вот ведь как дела поворачиваются...

...Боль была такая, что казалось – сейчас из нее вслед за ребенком вырвутся все внутренности. Женщины Эльфрана рожали всегда тяжело, но для Эльта‑ры это стало страшной пыткой. Повивальные бабки, срочно добытые где‑то Горджелином, ничем не могли ей помочь. Она должна была справиться только сама.

К раздирающей боли схваток прибавилось незнакомое жжение по всей коже. Непонятно, как могла чувствовать еще и его истерзанная принцесса, однако поняла, в чем дело, она сразу – уход Вниз мог начаться в любой миг. И теперь Эльтара думала только об одном – успеть вытолкнуть ребенка из чрева.

И она успела. Едва повитуха подхватила окровавленный комочек, воскликнула: "Девочка!" – и поднесла запищавшую новорожденную ротиком к груди Эльта‑ры, как принцесса еще затуманенным от боли сознанием поняла – все, конец. С трудом поднявшиеся руки оттолкнули ребенка.

– У... уходи... – еле‑еле выдавила из себя саойя. – Уноси ее... и сама... уходи... Никто... не должен видеть...

Повитуха взглянула в глаза Эльтары, истошно взвизгнула и, подхватив еще не обмытую малышку, метнулась к дверям.

Тело Эльтары изогнулось в жестокой судороге. Она, эта судорога, швырнула ее на пол, заставив биться и корчиться. На губах выступила пена, глаза ослепли. Ощущение было такое, словно ее варили заживо.

И, словно кто‑то старался умножить ее и без того жуткие муки, сквозь зажмуренные глаза она видела, как лопается кожа, обнажается череп и алая плоть вскипает черными пузырями; этих пузырей становится все больше и больше, и вот они уже образуют бьющийся на полу бесформенный кокон. Туша вздувается все

сильнее и сильнее, ее поверхность перестает пузыриться, в стороны отделяются многочисленные щупальца, из пор начинает сочиться зеленоватая гнилостная слизь.

А потом боль внезапно стихла. А вместе с ней исчез видимый и слышимый мир вокруг. Осталось осязание, запахов принцесса не чувствовала тоже. Зато очень четки стали мысли окружающих живых существ – от самого Горджелина до крысы в подвалах. Благодаря им, этим мыслям, Эльтара почти могла "видеть", то есть воспринимать то, что видит в данный момент другой.

Ощущение тела практически исчезло. Со всех сторон что‑то упруго пружинило – и все. Правда, можно было ощупывать все вокруг и тем самым находить дорогу.

Ей удалось отворить дверь и двинуться вниз по лестнице. Весеннего холода она не боялась – точнее, знала, что бояться не следует.

А перед нею летел ужас. Все обитатели Снежного Замка в страхе бежали – кроме лишь одного Горджелина. И Эльтара невольно почувствовала благодарность. Хотя, если разобраться, причиной всему ведь был именно он.