Вот так! Он вчера не поехал домой и не занялся тем, что ему было сказано. Возможно, мне не хватает качеств лидера?

 По виду Милли можно было понять, что ее не радует перспектива беседовать со мной. Она села за стол и принялась безостановочно крутить перед собой пустую кофейную чашку отца. Шепард отправился на поиски телефонных счетов и писем. Милли ничего не говорила.

 — Милли, у тебя есть какие-нибудь мысли по поводу того, куда могла отправиться мать?

 Она покачала головой.

 — Ты не знаешь или не хочешь говорить?

 Она пожала плечами, продолжая аккуратно вращать чашку.

 — Хочешь, чтобы она вернулась?

 Она снова пожала плечами. Когда я привлекаю на помощь все свое обаяние, женщины плавятся, как масло.

 — Твое мнение, почему она убежала?

 — Не знаю, — ответила она, уставившись на чашку, — наверное, начинала открывать мне свое сердце.

 — Ты бы убежала на ее месте?

 — Я не стала бы бросать своих детей, — сказала она, сделав некоторое ударение на слове «своих».

 — Ты бросила бы своего мужа?

 — Его бы я бросила. — Она мотнула головой в сторону двери, за которой скрылся отец.

 — Почему?

 — Полное ничтожество.

 — Что же в нем особенно ничтожного?

 Она пожала плечами.

 — Слишком много работает? Проводит слишком много времени вне семьи?

 Она снова пожала плечами.

 — Милая, на углу, рядом с которым я привык околачиваться, если кого-нибудь называют ничтожеством, принято объяснять почему, особенно если речь идет о члене семьи.

 — Вот уж важное занятие, — фыркнула она.

 — Одна из особенностей, по которой дети отличаются от взрослых.

 — Кому хочется быть взрослым?

 — Я был и тем и другим, быть взрослым понравилось мне больше.

 — Конечно.

 — Кто лучшая подруга твоей матери?

 Она пожала плечами. Я уже стал подумывать о том, чтобы встать и вышвырнуть ее в окно. На мгновение мне стало легче от этой мысли, но люди, вероятно, посчитают меня хулиганом.

 — Ты любишь мать?

 Она подняла глаза к потолку и вздохнула:

 — Конечно.

 Она снова стала разглядывать кружки, оставленные донышком кофейной чашки. Быть может, мне стоило вместо девчонки выбросить в окно чашку.

 — Откуда ты знаешь, что она не попала в беду?

 — Я не знаю.

 — Откуда ты знаешь, что ее не похитили?

 — Я не знаю.

 — А может быть, она больна?

 О, богатство моего воображения! Быть может, она в плену у загадочного темного графа, в замке на английских болотах. Должен ли я говорить ребенку о подобной участи, которая предпочтительнее смерти?

 — Не знаю. Отец сказал, что она сбежала. Кому, как не ему, знать об этом наверняка?

 — Он ничего не знает, только предполагает. И присущим ему ничтожным образом пытается оградить тебя от еще больших волнений.

 — Тогда почему бы ему не узнать наверняка?

 — О, мысли гигант, освети нам дорогу. А зачем, по-твоему, он нанял меня?

 — Тогда почему и вы ничего не знаете? — Она перестала вращать чашку.

 — Именно сейчас я и пытаюсь все выяснить. Почему бы тебе не оказать мне помощь? До этого момента твой вклад в ее спасение составил четыре ответа «не знаю» и шесть пожиманий плечами.