— Кто был в спальне? — У Эрика взмокла спина.

— Все… папа, Зелфа и мои братья, — с вялой улыбкой ответил Мартин. — Мама усадила меня на первом этаже перед телевизором и включила мне передачу, а сама стала вытаскивать тела… и когда закончила, объяснила мне, что все в порядке.

— В каком смысле?

— Двенадцать сыновей суждено было иметь не моему отцу, а мне… Я смотрел на свое лицо, а оно отражалось в телевизоре поверх человека в цилиндре, и видел, что я доволен.

Раньше Эрик не сомневался, что Мартин изобрел Цезаря в попытке переложить убийство и чувство вины на кого-то еще, но теперь он понял, что Мартин заключен в Цезаре.

— Вам было семь с половиной лет. Что вы подумали, когда мама сказала вам, что у вас родятся двенадцать сыновей?

— Мама показала мне картинку, череп норки, и сказала, что это мой знак. Что здесь изображен я в конфирмационном одеянии… широкие рукава, островерхая шапочка.

— Не вполне понимаю.

— На картинке был я, — прошептал Мартин. — Бог сотворил рай для своих сыновей… и они играют, а мамы смотрят на них.

Стараясь удерживать Мартина в состоянии глубокого гипноза, Эрик осторожно вел его сквозь прошлое.

Цезарь рассказывал о строгом христианском воспитании, о том, как он работал и учился на ферме. Иные эпизоды было невыносимо слушать — например, когда он описывал доставку корма, куда входили рыба и отходы со скотобойни.

— Когда старый водитель перестал работать у нас, его место заняла молодая женщина, Мария. Когда она приходила, я всегда держался на расстоянии от нее, но мама заметила, какие взгляды я на нее бросаю… Однажды мама зазвала Марию выпить кофе с печеньем. Мария уснула на диване, мама раздела ее и сказала мне, что Мария подарит мне много сыновей… Мы заперли ее в подвале, и я ложился на нее каждую ночь, если только у нее не было крови… к следующему лету у нее вырос животик, и ей позволили жить в доме.

Улыбка исчезла, из вялого рта на подбородок потекла слюна. Равнодушно, невнятно выговаривая слова, Цезарь-Мартин рассказывал, что произошло потом. Иногда Эрик не мог разобрать, что он говорит, но изо всех сил пытался найти в его словах связь.

Разумеется, Мария умоляла отпустить ее ради ребенка. Поняв, что никто ее не отпустит, она повесилась в спальне. Цезарь испытал потрясение и потерял всякую опору в жизни.

— Я был травой, которую вырвали с корнем и бросили в реку, — бормотал он.

Насколько Эрик понял, Цезарь покинул ферму и в состоянии диссоциативной фуги бродил по дорогам, пока не добрался до дома Густава Шееле. Пациент ничего не мог вспомнить, пока врач не заговорил с личностью, которая жила у него внутри и которую он не знал. Личность звали Мартин, совсем как младшего брата пациента. Мартин не знал ничего, что было до Сетера.

— Я был вынужден делить с ним тело, — протяжно произнес загипнотизированный. — Иногда… иногда меня словно против воли то подключают, то отключают.

— Вы именно так это ощущаете?

— Поле зрения сужается, и…

Пациент что-то бессвязно забормотал о зеркалах, направленных друг в друга, о бесконечной извилистой червоточине, которая складывается, как баянные мехи.

Потом пациент замолчал и долго не отвечал на вопросы. Эрик уже приготовился вывести его из гипнотического транса, когда пациент заговорил о том, чем он занимался, пока Мартин искал жилье в Стокгольме.

Цезарь вернулся к матери, на ферму, начал вместе с ней разъезжать на грузовике по дорогам и похищать молодых женщин. Он описывал, как они выглядели, как именно он сношался с каждой из них и как они погибали.