-  Дык, на прошлой седмице слег ты, барчук, с коликами брюшными. Да так занедужил, что вскорости и вовсе в беспамятство впал. Нешто не помнишь? Хотя, коли в беспамятстве, може и не помнишь…

    -  А ты кто?

    -  Я? - Мужичок вздрогнул, склонил набок голову: - Дядька я твои, Пахом Белый. То Белым на дворе кличут, то Пахомом… Боярин к тебе, барчук, для воспитания приставил… Не прилечь ли тебе, сердешный? Гляжу, не отпустила еще горячка-то!

    -  А я кто?

    -  Ты - Андрей Лисьин, боярина Василия Лисьина сын. Нечто и это забыл, дитятко мое?

    -  Не знаю… - зачесал в затылке Зверев. - Мне сейчас пятнадцать лет?

    -  Пятнадцать годков от роду набежало, - согласно кивнул дядька.

    -  А маму мою зовут Ольгой?

    -  Матушка наша, боярыня Ольга Юрьевна, - признал Пахом. - Стало быть, помнишь, барчук? А я уж спужался.

    -  Сыночек! Андрюша, в трапезную пойдем. Федосья балык и сбитень принесет, да хлеба. Перекусишь покамест, а опосля вечерять будем… - В комнату зашла хозяйка, бросила на сундук штаны, длинную безрукавку, поставила на пол синие сапоги с набитыми по верху голенища желтыми пластинами.

    -  Мама? - неуверенно предположил Андрей. В лице женщины угадывались многие знакомые ему черты, но все облачение: повойник, сарафан, из-под которого проглядывала нижняя рубаха и пачка юбок, тяжелые золотые серьги и перстни с крупными изумрудами и рубинами - делали ее совершенно неузнаваемой.

    -  Да, чадо мое, - улыбнулась женщина. - Одевайся. Вижу, молитвы мои пошли на пользу. Лихоманка ушла. Откушаешь, ветром свежим подышишь, ввечеру баньку стопим, пропаришься. Не останется ни следа от твоей горячки. Пахом, помоги ему.

    -  Помогу, помогу, матушка. А ты чего же не опоясался, барчук? Не дай Бог, опять бесы какие прилипнут, чур меня, чур… - Дядька торопливо перекрестился, после чего подобрал в ногах кровати тонкий пеньковый шнурок и протянул Звереву.

    Андрей принял веревку, покрутил перед собой, раздумывая, на какое место его нужно намотать.

    -  Прям как дитя малое! - Бородач отобрал шнурок, решительно обвязал паренька на поясе поверх рубашки, снял с сундука белые полотняные штаны, протянул.

    Зверев надел их, отпустил - портки поползли вниз. Пахом хмыкнул, поддернул на место, вытянул из пояса копчики матерчатой тесьмы, завязал, встал на колени и соорудил «бантики» из завязок на щиколотках, плотно притянув штанины к ноге. - Шаровары-то сам надеть сможешь, али тоже подвязать?

    Зверев взялся за штаны из плотной шерстяной ткани, натянул, завязал бантик на поясе - внизу «хвостиков» не было. Закрутил головой в поисках носков. Как бы не так! Вместо них заботливый дядька протянул байковые портянки:

    -  Давай, барчук, наматывай. Бо холодно нынче на улице.

    Андрей задумчиво уставился на полоски ткани, и Белый, тяжко вздохнув, принялся их накручивать:

    -  Ты хоть ногой к полу угол прижми, барчук! Неудобно же!

    Последней была надета темно-синяя суконная жилетка почти до колен, расшитая спереди и на спине рисунками в виде треугольников, с несколькими квадратными бархатными заплатами, украшенными бисерными тюльпанами, с пуговицами в виде палочек из сладко пахнущего сандалового дерева и тонкой меховой оторочкой спереди и вокруг ворота - вместо привычного Звереву воротника. Одеяние это Пахом несколько раз назвал ферязью, и спорить с ним Андрей, естественно, не стал.