-  Пояс не забудь! Пошли.

    На улице, возле крыльца, их ждали два щита и меч в кожаных ножнах. Пахом обнажил его, рассек воздух:

    -  Для начала попроще будем. Все же слаб ты пока. У меня меч тяжелый, у тебя сабля легкая. Бери щит. Как рубиться, помнишь? Места где слабые? Давай!

    Андрей, естественно, ничего подобного не помнил, но решительно ринулся в атаку, норовя длинным клинком достать голову своего учителя. Не тут-то было! Круглый деревянный щит закрывал, казалось, Пахома целиком, и Зверев без толку вился вокруг, пытаясь ткнуть его сверху или сбоку острием клинка. Между тем меч Белого, неожиданно вылетая из-за щита, то и дело стукал Зверева то по руке, то по ноге. Паренек снова пришел к выводу, что конечности подрезать проще, чем добираться до горла и головы, немного увеличил дистанцию, уходя из зоны поражения мечом, но зазевался и получил довольно сильный удар пахомовским щитом в грудь.

    -  Что же ты ослаб-то так, барчук?! - укоризненно покачал головой дядька. - Сколько раз тебе сказывал: щитом, коли враг открылся, завсегда бить сподручнее! На нем заточки нет, им и по железу колотить не жалко. Щит тяжелый - и броню пробьет, и кирасу выгнет. А бездоспешному все ребра разом переломает. Понял? И еще… Вижу, сразить меня тебе хочется - голову снести али грудь проколоть. Желание это доброе, да токмо для поединка боле годное, не для сечи. В сече времени завсегда в обрез, да и силу беречь надобно. Посему шибко к победе полной не стремись. Твое дело - убрать ворога, дабы на поле не мешался, и все. Руку заметил - отсекай, и дальше наступай. Ногу кто выставил - ее руби, и забывай о вороге. Жив, не жив - то уж не важно. Важно - не рубится он более ни с кем. Упал, убежал - его дело. Кровь из жил вытечет - все едино преставится. До головы вражьей добраться - хлопот много, а проку никакого. По колену его стукни, чтобы упал и не мешался, и все. Поединок честный - дело доброе. Но в сече уцелеть - важнее. Все, бери щит. Нападай!

    Андрей крутился вокруг Пахома довольно долго. Кольчуга - все равно, что рюкзак на плечах, да и щит с саблей легкими только первые десять минут кажутся. Сам Зверев в своем бы теле умер минут за двадцать. Барчук же, обливаясь потом, отвалился на перевернутую бадью где-то через полтора часа. Говорить он не мог - только дышал широко открытым ртом.

    -  Слаб ты еще после горячки, дитятко, - покачал головой Пахом, который, даром что раза в три старше, даже не вспотел. - Анфиса, воды от колодца принеси! Андрею Васильевичу умыться. Ты пока отдохни, барчук. Броню, как на завтрак покличут, не снимай. Боярыня не осерчает. Опосля верхом к Барсучьему лесу поскачем. В седле отдышишься. Что же ты запамятовал совсем, как не уставать, клинком работая? Ты его не держи все время-то. Как не нужен - повесь перед ногой али на сгиб руки положи, на плечо, да хоть и на щит. Сабля лежит - рука отдыхает… Ну, да припомнишь еще…

    Если раньше Андрей опасался того дня, когда ему придется подняться в седло, то теперь он ждал этого часа с нетерпением. Ноги гудели, горели огнем, а кольчуга продолжала давить на плечи при каждом шаге. Хоть ты к столу иди, хоть в отхожее место отлучайся. Возможность посидеть в седле, свесив ноги, воспринималась им как шанс на райское блаженство.

    И действительно, ездить на коне оказалось совсем не так трудно, как он думал раньше. Может, гнедой скакун был очень умным и сам угадывал, куда нужно скакать. А может - навыки управления лошадью сохранились в «подкорке» его нынешнего тела, и Андрей, не зная, что делать, просто не мешал.

    Шпор ему не полагалось.