Андрей коротко выдохнул, поудобнее расставил ноги, примериваясь - где находичся пень, а где он сам, - поднял лук и, не столько целясь, сколько просто желая попасть между двумя первыми стрелами, рванул тетиву.

    Цок! Между двумя первыми появилось еще одно оперение. Зверев поднял колчан, перекинул его перевязь через плечо к раз за разом расстрелял последние стрелы. Чок, цок, цок, цок, цок! Пять попаданий, два промаха.

    -  Ужо славно, славно, барчук! - поднялся Пахом. - Погоди-ка, я сбегаю, стрелы соберу. Опосля еще раз опробуем.

    Второй раз из полусотни стрел Андрей вогнал в древесину не меньше сорока. Дядька сбегал за ними, а вернувшись, взял воспитанника за руку и отвел уже метров на триста от пня:

    -  Давай, барчук. Раз десять попадешь - и вечерять пойдем. Чую, смеркается. А тебя еще банька жаркая ждет, остатки немочи из тела выгнать.

    «Триста метров - дальность прямого выстрела из „АКМ“», - почему-то вспомнилось Андрею. Он повел уже изрядно ноющими плечами, удобно расставил ноги, сыпанул стрелы в колчан, сдвинул его за бедро и взялся за тетиву.

    Под басовое пение тетивы стрелы одна за другой ушли в сторону озера. Зверев перевел дух, неторопливо спрятал лакированный лук в чехол, накрыл крышкой.

    -  Готово.

    -  Че, и глянуть не хочешь? - прищурился Пахом.

    -  Глянуть? - снисходительно хмыкнул Андрей, но не выдержал: - Пошли!

    Быстрым шагом он первым достиг пенька и довольно рассмеялся: из деревяшки торчало не меньше полутора десятков стрел.

    -  А, видал? - довольно пнул он Белого локтем под бок.

    -  Ловок ты, барчук, в силу вернулся, - признал дядька. - Ан все едино, из пяти стрел токмо две в ворога положишь. А иной татарин из десяти девять попадает. А ну, с таким Господь встретиться доведет?

    -  Коли доведет, и двух из пяти тому хватит, - пообещал Зверев. - Пойдем домой, Пахом. У меня всю спину уже ломит.

    -  Ниче, барчук. Парком да веничком еловым всю боль прогоним. Не впервой.

    Андрей подумал, что дядька шутит, но он жестоко ошибался. Когда они, вернувшись и оставив оружие и верхнюю одежду, отправились в баню, Пахом заварил в кипятке пучок зеленых еловых лап, отчего парилка наполнилась едким смолистым запахом. Пару раз поддав квасного пару, дядька уложил паренька на живот и пошел играть по спине колючими ветвями. Звереву показалось, что его гладят раскаленным докрасна утюгом. Он даже попытался выскочить - но Белый с неожиданной силой удержал его.

    -  Русскому на радость, бесам на испуг, - продолжал охаживать его веником Пахом. - Нет тебе, лихоманка, тут места, нет тебе тут отдыха. Коли в огне не сгоришь, то в воде потонешь, коли в воде не потонешь - в пару задохнешься, а в пару не задохнешься - в ели обдерешься. Не бывать тебе в теле человеческом, не пить жизни христианской. Во имя Отца, и Сына и Святого Духа. Аминь!

    -  Ой, мама… - Когда боль из спины ушла, Андрей обнаружил, что двигаться не может. Совершенно. У него не оставалось сил шевельнуть ни рукой, ни ногой. Хотя, надо признать, Белый не обманул. После елового веника мышцы на спине и в руках болеть перестали. Испугались, наверное.

    -  А теперича щелоком сполоснёмся. Видано ли дело, полную седмицу без бани! Тут без мочалки не обойтись…

    Андрей почувствовал, как на него что-то вылили, прошлись мочалкой, но отозваться смог, только когда его перевернули на спину:

    -  Я сам, Пахом.