Зрителей оказалось много. Контролеры суетливо приспосабливали в проходах приставные места. Греков с Марго отмыли обувь в туалете и встретились в середине второго ряда. После звонка на сцену вышла дама в черном брючном костюме и хрипловатым актерским голосом сообщила, что вечер будет посвящен джазу 1950–1960 годов и что композиции, переложенные Петром Савицким, прозвучат в исполнении оркестра совершенно по-новому.

– Петя Савицкий – это мой кореш по санаторию, – шепнул на ухо Маргарите гордый Греков.

Музыканты расселись, дама объявила Take Five Пола Дезмонда. Зал зааплодировал, вступили тарелки, маленький пианист с шикарной шевелюрой и в крупных очках уткнулся в клавиши, задавая аккордами ритм, грузный музыкант в черном смокинге и манишке щипал в такт контрабас, отбивая ногой необычный размер в пять четвертей. Кларнет, глубинный, грудной, взял на себя главную тему и заполнил пространство прекрасным контральто.

Алкаш Петя Савицкий, ставший продолжением инструмента, соединенный с ним в районе мундштука пухлыми М-образными губами, плыл вместе с мелодией над зрителями, над убогим заброшенным кинотеатром, над мятежными полотнищами полосатых флагов с гербами, над осенними грустными птицами, над тяжелыми октябрьскими облаками, над самолетами, летящими в Тибет.

Греков, на минуты забывший, что жизнь – говно, не верил глазам и ушам. Как этот рот с запахом кислой санаторской капусты мог выдувать такую боль и блаженство? Как этот хлипкий человечек, переполненный лекарствами и рефлексией, мог подняться выше экзосферы и парить там в томном восторге, вливая в уши смертных удивительную музыку?

Зрение писателя потеряло резкость из-за нахлынувших слез. В горле застряла божественная вата. Он вдруг полюбил весь мир в самых идиотских его подробностях. Полюбил плешивый занавес, задрапированный в углах сцены. Полюбил ворсистость кресел, которая прощупывалась попой через брючную ткань. Полюбил засаленную башку впередисидящего мужика, которая закрывала обзор. Руки, отвязавшись от сознания, поплыли на колени Маргариты и нащупали ее теплые ладони. Пальцы переплелись, внизу живота затеплился росток, мгновенно давший трещину в броне депрессии, и выпустил два наглых звонких листа.

Сергей Петрович наклонился к уху Марго и, касаясь губами мочки, прошептал:

– Гениальный чувак, скажи?

Марго вздрогнула, обдавая его волной жара, сжала пальцы и ответила:

– Всегда слышала эту партию в исполнении саксофона. Впервые кларнет, и впервые пла́чу.

Маленький Петя Савицкий в мешковатом костюме и наспех почищенных старомодных башмаках (наверное, вляпался в ту же грязь, подумал Греков) господствовал над миром еще полтора часа. Музыка щедро короновала его, набросив поверх бюджетной одежонки богатую горностаевую мантию. Зрители, добровольно записавшись вассалами, приносили присягу верности своему королю, в такт синкопам млели и вытирали салфетками глаза. Каждая композиция срывала шквал оваций. В финале зал встал и исступленно аплодировал, вызывая музыкантов на бис. Смущенная хриплоголосая ведущая, улыбаясь, извинилась и сообщила, что оркестр готов играть хоть еще час, но зал арендован и через десять минут начинается выступление танцевального коллектива. И, пожалуйста, побыстрее покиньте кресла, дорогие гости. Подтверждая истинность ее слов, тройка мужиков в джинсах и черных майках ловко убирали со сцены стулья и укатывали в недра закулисья красный рояль.