– Не могу тебя взять, милая, – оправдывался Греков. – Моя Жюли не примет, приревнует, раздерет в клочья.

Маня утыкалась в икры писателя облезлой головой, думая про себя: «Какое мещанское имя – Жюли! Гори ты в аду, домашняя сволочь!»

Впрочем, все попытки Сергея Петровича пристроить Маню в семью завершались провалом. Вольнолюбивая кошара либо сбегала, либо заливала мочой какую-нибудь ценную вещь – и вновь оказывалась на улице.

– Какое свободомыслие! Какая независимость и неподкупность. Браво, Маня! – говорил ей Греков, встречая у подъезда. – Я бы все продал за теплую постель и миску еды.

Маня, впрочем, сама ругала себя за идиотские поступки, но на дворе стоял март, впереди лето, и… мятежная душа просилась вон из пыльных квартир. К тому же за Маню вели бои двое полосатых ухажеров. Они сатанински орали по ночам, завывая и клокоча, и были прокляты жильцами дома до седьмого колена.

Жюли, слыша эти вопли, прыгала на подоконник и тревожно поворачивала ухо к стеклу.

– Мррау? – спрашивала она хозяина.

– Да, это твои потенциальные женихи беснуются, – отвечал Сергей Петрович.

– Мррау! – возмущалась Жу.

– Ну, дорогая, либо мужики, либо квартира в Москве со всеми удобствами, одно из двух, – пожимал плечами писатель.

Стерилизованная Жюли утыкалась глазами в черную мартовскую ночь и вздыхала.

«Лучше все же квартира», – делала она внутренний выбор и, успокоенная, забиралась в горячую постель хозяина.

В ту ночь кошачьи крики были просто нестерпимыми. К ним присоединились собачий лай, воронье карканье и шум первого ледяного дождя. В этой какофонии было что-то особенно раздирающее душу.

Сергей Петрович с заклеенным пластырем носом долго ворочался в кровати, клал голову под подушку, затыкал уши, но в итоге был окончательно разбужен Жюли. Она звала его к кухонному окну, из которого вопли казались наиболее разборчивыми.

– Ау! – Звук ударялся прямо о стекло. – Ау, ау!

Греков закрыл Жюли в ванной и распахнул окно. Предрассветное небо выглядело зареванным и холодным, над кроной лысого тополя вилась стая ворон. Под ними на верхней ветке чернела какая-то тряпка.

– Ау! – орала тряпка. – Ауууу…

– Маня! – воскликнул Сергей Петрович. – Как ты туда забралась?

Экстренные ситуации вводили Грекова в ступор. Он знал только один выход – позвонить Мире. Но в пять тридцать утра это показалось кощунством.

Писатель натянул джинсы и свитер, накинул кожаную куртку и выскочил во двор. Тополь дотягивался до третьего этажа, а на уровне второго, как бусина на нитке, балансировала Маня.

– Кыс-кыс-кыс, – орал снизу Греков, – кыс-кыс! Слезай, дура!

Его надрывное отчаянное «кысканье», прозвучавшее во всех мажорных и минорных тональностях, было прервано здоровенным мужиком, в одних трениках выскочившим из подъезда.