|
Луций Декумий не подходил: он недостаточно чист. А Евтих разболтает своему другу, а тот – своим друзьям и половине членов общины перекрестка. Остается его мать. Аврелия взглянула на царапины и воскликнула: – О бессмертные боги! – Хотел бы я быть одним из них, тогда не было бы больно. Мать вышла и вернулась, держа две миски: одну с водой, другую – с крепленым, но кис-лым вином. Она принесла также чистый египетский хлопок. – Хлопок лучше, чем шерсть. Шерсть оставляет волокна в ранах, – заметила Аврелия, на-чиная с крепленого вина. Ее прикосновения нельзя было назвать нежными, так что на глазах у Цезаря выступили слезы. Он лежал на животе, прикрытый настолько, насколько требовало ее понятие о приличии, и принимал ее помощь без звука. Он утешал себя тем, что без такой обработки мог бы умереть от заражения крови. – Сервилия? – спросила наконец Аврелия, посчитав, что налила в царапины достаточно вина, чтобы устранить любое загноение, и приступая к омовению водой. – Сервилия. – Что же это за отношения? – строго вопросила мать. – Не очень удобные, – ответил он и затрясся от смеха. – Да, вижу. Она могла убить тебя. – Надеюсь, что сохранил еще достаточно бдительности, чтобы предотвратить это. – Но тебе еще не надоело. – Определенно не надоело, мама. – Не думаю, что это здоровые отношения, – наконец произнесла она, насухо вытирая его спину. – Было бы разумно покончить с ними, Цезарь. Ее сын помолвлен с твоей дочерью, а это значит, что вы двое должны будете сохранять приличия много лет. Пожалуйста, Цезарь, покончи с этим. – Когда буду готов, не раньше. – Нет, не вставай еще! – резко остановила его Аврелия. – Пусть сначала совсем высохнет, потом надень чистую тунику. – Она оставила его и стала рыться в сундуке с одеждой, пока не нашла то, что удовлетворило ее чувствительный нос. – Сразу видно, что нет Кардиксы, прачка плохо выполняет свою работу. Завтра утром я с ней поговорю. Аврелия снова подошла к кровати и сунула ему тунику. – Ничего хорошего из этих отношений не получится. Они нездоровые, – повторила она. На это Цезарь ничего не ответил. К тому времени, как он свесил ноги с кровати и просунул руки в тунику, его мать уже ушла. И это, сказал он себе, было очень милосердно. В десятый день декабря новые плебейские трибуны вступили в должность, но на ростре главенствовал не Авл Габиний. Эта привилегия принадлежала Луцию Росцию Отону из числа «хороших людей», который сообщил собравшейся толпе всадников первых классов, что пора восстановить их былое право занимать лучшие места в театре. До диктаторства Суллы они обла-дали исключительным правом на четырнадцать рядов, расположенных как раз за двумя перед-ними рядами, предназначенными для сенаторов. Но Сулла, ненавидевший всадников всех родов, отнял у них эту привилегию вместе с жизнями тысячи шестисот всадников, их поместьями и деньгами, которые сгинули во время проскрипций. Предложение Отона оказалось настолько популярным, что прошло сразу. И это не удивило Цезаря, наблюдавшего за происходящим со ступеней Сената. Boni умело заискивали перед всадниками. В этом заключалась одна из основ их длительного успеха. Следующее заседание Плебейского собрания интересовало Цезаря намного больше. Авл Габиний и Гай Корнелий, люди Помпея, взяли инициативу в свои руки. Первым делом требова-лось сократить количество консулов будущего года с двух до одного. И способ, которым Габи-ний добился этого, был весьма хитроумен. Габиний попросил плебс предоставить младшему консулу Глабриону пост губернатора новой провинции на Востоке, которую предложил назвать Вифиния-Понт. Затем он рекомендовал плебсу послать Глабриона туда на следующий же день после вступления в должность. |
