|
– Хорошо. Если ты сможешь разделить консулов будущего года, Габиний, ты далеко пой-дешь. Цезарь и Сервилия вновь стали встречаться в конце октября, когда она возвратилась из Кум, и страсть их нисколько не остыла, влечение не ослабло. Время от времени Аврелия пыта-лась что-нибудь выведать об их связи, но Цезарь свел свои откровения к минимуму. Он ничем не показывал матери, насколько это серьезно и сильно. Сервилия ему все равно не нравилась, но это никак не влияло на их отношения, потому что симпатия здесь необязательна. Возможно да-же, что симпатия отняла бы у их отношений что-то важное. – Я нравлюсь тебе? – спросил он Сервилию за день до того, как новые плебейские трибуны вступили в должность. Она по очереди давала ему груди и не отвечала, пока оба соска не стали твердыми и она не почувствовала, как тепло начинает стекать вниз по животу. – Мне никто не нравится, – сказала она, взбираясь на него. – Я или люблю, или ненавижу. – Так удобно? Поскольку чувство юмора ей было чуждо, она не отнесла его вопрос к их позе, но поняла его настоящее значение. – Я бы сказала, намного удобнее, чем чувствовать просто симпатию. Я заметила, что, когда люди нравятся друг другу, они становятся неспособными действовать так, как должны. Они, например, не могут говорить друг другу горькую правду – из страха причинить боль. А любовь и ненависть допускают эту горькую правду. – А ты сама хотела бы ее слышать? – спросил он, улыбаясь и лежа неподвижно. Разговор отвлекал ее. Кровь Сервилии кипела, она испытывала потребность ощущать его движение. – Почему ты не заткнешься и не продолжишь, Цезарь? – Потому что я хочу сказать тебе горькую правду. – Хорошо, тогда говори! – фыркнула она, массируя свои груди, раз он не делал этого. – О, как ты любишь мучить! – Тебе больше нравится быть на мне, чем подо мной, – сказал он. – Это правда. Так мне больше нравится. Теперь ты доволен? Мы можем покончить с этим? – Еще нет. Почему тебе больше нравится эта поза? – Потому что мой верх, конечно, – прямо сказала она. – Ага! – сказал он, переворачивая ее. – Теперь – мой верх. – Я бы этого не хотела. – Я счастлив удовлетворять тебя, Сервилия, но не тогда, когда это значит удовлетворять твое желание власти. – А как еще я могу насытить мое властолюбие? – спросила она, двигая бедрами. – Ты слишком тяжелый для этой позы. – Ты совершенно права, говоря об удобстве, – сказал он, придавливая ее своим весом. – Отсутствие симпатии к кому-то значит, что человек не хочет показать себя слабым. – Жестоко, – сказала она, сверкнув глазами. – Любовь и ненависть жестоки. Только симпатия добра. Но у Сервилии, которой никто не нравился, имелся собственный способ мести. Она вонзи-ла свои ухоженные ногти в его ягодицу и провела к его плечу пять параллельных кровавых до-рожек. Она пожалела об этом, потому что он схватил ее запястья, сжал до хруста костей, а затем заставил лежать неподвижно целую вечность, проникая в нее все глубже и глубже, сильнее и сильнее. Когда Сервилия наконец закричала, она не поняла, агония или экстаз исторгли из ее естества этот крик. И какое-то время она была уверена, что ее любовь превратилась в ненависть. Худшего не произошло, пока Цезарь не ушел домой. Эти пять алых полос были очень бо-лезненными, на тунике остались следы крови. Опыт порезов и царапин, которые он время от времени получал в сражениях, говорил ему, что следует попросить кого-нибудь промыть их и забинтовать, иначе это грозит нагноением. Если бы Бургунд находился в Риме, все было бы проще, но в эти дни Бургунд жил на вилле Цезаря в Бовиллах с Кардиксой и восемью сыновья-ми, ухаживая за лошадьми и овцами, которых разводил Цезарь. |
