Дьяк Алмаз слова царя оставил без ответа. Замирение с Польшей в 1656 году было вызвано неразумным чаяньем Алексея Михайловича избраться на польский престол, что было немыслимым делом из-за непримиримого противостояния католицизма и православия. Русские войска одержали несколько побед над шведами в Ливонии и Курляндии, однако вскоре шведы добились успехов, и Москве пришлось срочно искать мира, заключение которого было осложнено Конотопским разгромом в 1659 году армии Трубецкого, учинённом крымскими татарами и казаками гетмана Выговского.

— Со Швецией нам надобен мир, — сказал Алексей Михайлович. — Я велю Прозоровскому добиваться от шведов вечного мира, только пусть у них выговорит, хоть за деньги, город или два на берегу моря.

— С Карлом нам надо мириться, — горячо согласился Алмаз. — Искать следует мира и с поляками, с тем, чтобы за нами осталась Слободская Украина.

— Мне ведомо, что ты радеешь за черкас, как за своих, — сказал государь. — Только не стоят они этого: на черкас надеяться никак невозможно, верить им нечего: как трость ветром колеблема, так и они — увидят выгоду или нужду и русскими головами помирятся с ляхами и татарами.

— Среди черкас измене подвержена большая часть старшин, что тянутся к панству и ляшскому своеволью, а православный народ держит нашу сторону. Украину нам отдавать нельзя, великий государь, ради православия. Балтийское море от нас никуда не денется, а черкас свои же полковники загонят в униатство, а это так усилит Польшу, что она может опять, как при Василии Шуйском, пойти на Москву.

— За скорейший мир со Швецией высказались все бояре Ближней думы, — сказал Алексей Михайлович. — Против мира мне много пишет Ордин-Нащекин, а он посол на переговорах со шведами. Я жду, что он попросит уволить его от этого дела. Размысли, кого можно будет отправить на замену Афанасию Лаврентиевичу.

— Шведы, пока стороной, но доносят, что думный дворянин подкуплен ляхами и стоит на их стороне, — осторожно сказал дьяк. — Шведский посол Бенгт Горн в открытую говорит, что Бойка не сам бежал к полякам в Данцинг, а был направлен туда родителем.

— Ты силён в немецких хитростях, Алмаз, вот и разбирайся, где, правда, — сказал великий государь. — А я Афанасию Лаврентиевичу верю. А это, дьяк, мне важнее, чем даже правда. Шведы известные умельцы строить всякие гадости. Или ты забыл, как они меня Геростратом обозвали? Я тебе велел узнать, что это за некресть такая — Герострат?

— Проведал, великий государь, — услышав в голосе царя грозовые нотки, склонился дьяк. — Это ветхий грек, который жил во времена царя Соломона.

— И что он такое учудил, что меня шведы обругали его именем и воздвигли на православного государя злые бесчестья, хулы и укоризны?

— Сжёг языческий храм…

— И только-то! — после некоторого молчания воскликнул Алексей Михайлович. — В его деянии я не усматриваю ничего зазорного. Для лютеран шведов, чья вера недалеко ушла от язычества, сей Герострат может и тиран, а православный человек его поступок признает добрым.

— Истинно так, великий государь, — серьёзно произнёс Алмаз. — В Швецию послан гонец с требованием сжечь все, порочащие честь великого государя памфлеты.

— Что им твоё требование! — махнул рукой, напугав кота, лежавшего у него на коленях, Алексей Михайлович. — Они зачешутся, когда за бесчестие мы потребуем этак тысяч пятьсот ефимков. Жаль, что этого нельзя сделать: православный государь не вправе торговать своей честью.

— Можно было бы и миллион ефимков с них стянуть, — усмехнулся Алмаз.