– Говорите, – сказал Денцлингер. – Когда‑нибудь вы замолчите – или ясно скажете, что вам надо. Я вам нужен? Зачем, с какой целью? Вы намекали на то, что я убийца. Чей? Чей я убийца?

Тойер пригвоздил его взглядом. Где‑то тикали часы. В доме кто‑то включил воду.

– Ну?

– Скачи, скачи, лошадка, – тихонько запел Тойер, не отрывая глаз от старика. – Всадник упадет, тут же пропадет… упадет со склона, склюют его вороны… Вы пели так когда‑то? Давным‑давно, когда еще были человеком?

– Оставьте вы это!

– Нет, я не оставлю, – прошептал комиссар и наклонился через стол, ощутив при этом старческий запах, чуточку сладковатый. – Сам я никогда не пел этой песенки, господин Денцлингер. Моя жена была на последних месяцах беременности, когда погибла в аварии. Ей было нужно что‑то купить, она попросила меня, а я уклонился, из лени. Она поехала сама и разбилась. Десятки лет я страдал от своей вины… правда, не все время, я не сверхчеловек. Но страшная боль осталась. Как вы переносите свою боль? Что заставляет вас убивать и дальше?

Зенф ворвался в кабинет. С него градом лил пот.

– Проклятье, надо было нам раньше это сделать! – На этот раз Хафнер не стал возражать против местоимения «мы». – Кремер, доктор медицины. Когда он был молодым, западные спецслужбы забросили его в ГДР, вероятно, с подрывными целями, поскольку он обучен технике близкого боя. Потом был арестован, попал в Баутцен, суровое место. Его обменяли, после чего он вернулся на родину в Гейдельберг и стал изучать медицину…

Лейдиг схватился за голову:

– Значит, он владеет полицейскими методами слежки и…

– Второй преступник? – встревоженно вскричал Хафнер.

– Нет, пасхальный заяц… Когда‑то прославился в качестве врага левых. – Зенф помахал пачкой распечаток. – В первые годы после возвращения в Гейдельберг пережил острый душевный кризис – следствие заключения и пыток. Угадайте‑ка, кто ему помог в то время, да так, что он даже осилил учебу в медицинском?…

– Конечно, не Туффенцамер. – Штерн встал. – Тогда мы действительно должны быть там. Надо сообщить обо всем Тойеру. Проклятье, ведь это я послал его туда…

– Я предполагаю, что Денцлингер, убив в состоянии аффекта дочь, посвятил его в свою тайну. Тот помог ему из благодарности, и с тех пор… – Зенф с досадой пнул радиатор отопления.

– Они стали сообщниками, – кивнул Лейдиг. – Штерн прав. Мы должны торопиться.

Хафнер был уже в дверях.

– Осторожней! – крикнул Зенф. – Особенно ты, Хафнер, я не хочу потом вычищать хлам и грязь из твоего письменного стола.

– Боль – неотъемлемая часть жизни, и в этом отношении моя жизнь была необычайно богатой, – сказал пастор. Тойеру почудилась дрожь в его голосе. – Вы не имеете права меня судить! Не имеете…

Сыщик откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

– Нет, господин Денцлингер, у меня есть на это право. Я напомню вам парочку заповедей, которые ваша церковь считает достаточно важными. Например, не убий. Я узнал ее от сонма ангелов. Они сели на мой карниз, и я угощал их нектаром и амброзией, а они за это играли мне на арфе и пели… – Скрипучим голосом комиссар провыл: – О славный, о блаженный…

– На современном немецком это называется блефовать, верно? Но в телевизионных сериалах такой прием более впечатляет, чем в реальной жизни.