Дальше начинался уклон. Разбитые, полугнилые поперечины на настиле людского ходка помогали идти вслепую, экономя свет. Путь казался нескончаемым, я начал считать шаги, но бросил это занятие на тысяче, сочтя его бессмысленным. Омерзительные крысы тыкались в ноги, выпрыгивали из‑за бута. В двадцать пятый раз стукнувшись башкой в породу, торчавшую из то и дело менявшей высоту кровли, я с ужасом представил себе, что было бы с моей головой, позволь мне Михеич пойти без каски.

Часа через два мы вышли к шурфу.

– Осторожно, – замедлил я шаг, высматривая очередную растяжку.

Ее не было. Внизу под высоким голубым квадратом неба лежали останки человека. Крысы не оставили ничего, что могло бы свидетельствовать о давности убийства или принадлежности скелета. Свалился этот человек сам, был ли сброшен – не подлежало сомнению лишь то, что он упал с высоты: кости рук, ног, позвоночник были переломаны, несколько ребер лежало в стороне.

Мы с Володей склонились над ним. В грудине и черепе пулевых отверстий не нашли, зато нашли лоскут одежды, а поодаль – кусок обувной кожи с пистонами для шнурков и наконец самую главную вещь: большой нож с широким лезвием, выбрасывающимся нажатием кнопки. Налет ржавчины был незначительным, нож пролежал здесь сутки‑двое; кнопка сработала, и я увидел на лезвии выгравированную букву С. Такие штуки ни отечественная, ни импортная промышленность не выпускала: нож явно был сработан в зоне.

– Э‑ээй!! – донесся сверху голос Вани Ордынского.

Для нас он был сродни человеку, первым встретившему космонавтов на Земле. Он о чем‑то спрашивал, но до него было, по словам Михеича, восемьдесят метров. Их предстояло преодолеть по лестнице вертикально. Троса в багажнике моих «жигулей» не оказалось, а жаль: подняли хотя бы бедного старика. Думаю, что это был его последний прижизненный спуск под землю.

2

На‑гора нас встречали полуденное солнце и сержант Ордынский. Я поднимался замыкающим – на случай, если придется ловить кого‑то из моих спутников на лету. Первым, что я увидел, представ пред ясным днем, было городское кладбище. В отличие от тех, что жили за его оградой, я вернулся из‑под земли. Справа послышался нарастающий шум поезда, как оказалось, Москва – Градинск, который у меня ассоциировался теперь с летящей под уклон вагонеткой.

У Володи Сумарокова мысль работала по‑другому.

– Поезд, Веня! – воскликнул он и посмотрел на меня невыразительным взглядом. Кроме этого невыразительного взгляда, на его черном лице ничего не было.

– Да уж вижу, – пробормотал я, опускаясь в траву. Михеич, не произнося лишних слов, отошел к голубой кладбищенской ограде, извлек из‑за пазухи «тормозок» и принялся лениво, безвкусно жевать, будто выполнял скучную, но обязательную работу. Не знаю, было это данью шахтерской традиции или следствием нервного перенапряжения.

– Поезд, – повторил Сумароков, проводив последний вагон. – Нужно узнать расписание.

Я наконец догадался: миллион мог уехать поездом!

– Нет, – осклабился единственный среди нас бледнолицый Ваня, – не уехал.

– Ты почем знаешь?

Он загадочно кивнул в сторону пересечения грунтовки, по которой никто не ездил с тех пор, как закрестили старый вентиляционный ствол, и разбитой дороги, тянувшейся от кладбища к городу (или наоборот). Охваченные любопытством, мы поплелись за сержантом к моим «жигулям», присели на корточки возле квадрата, выложенного четырьмя обломками кирпичей.

Со стороны жлоба Михеича потянуло копченым салом.

– Вот, – ткнул Иван в отпечаток протектора, – и вот… – дотронулся пальцем до прутика, воткнутого в край темного масляного пятна.