– Вполне возможно, что очень даже может быть наверняка, – согласился Сумароков, демонстрируя остатки юмора. – Михеич, сколько народу на шахте трудилось?

– Две с половиной тыщи. Под землей – тыщи полторы. Из тех, кто знает выработки нонешние, половину отбрось: они на верхнем горизонте не робили. Тут старики только разберутся, и то не все. А таких – человек двести наберется. Вычеркни, кто помер или из поселка уехал. Итого – тридцать‑пятьдесят, не больше.

– Ладно. Если мы отсюда выйдем – примемся опрашивать стариков. Хотя к ним мог попасть план выработок, мог и молодой быть – с нижних горизонтов, раз с двести тридцать пятого выходов нет.

– Почему нет? – сказал Михеич. – Пройдем по среднему забученный участок, а там, глядишь, найдется сбойка – и дальше иди. Искать надо.

– Пошли!

Лампы вырывали из тьмы какие‑то фрагменты, напоминавшие, что когда‑то здесь работали люди: рукотворные костры и зажатые многотысячетонной кровлей крепежные тумбы, рельсы, арки, остатки дощатых мостков. Бесконечным ручьем текла вода. Пищали крысы. Иногда их страшные черные стаи попадали в лучи «коногонок», но слепые чудовища не реагировали на свет, чувствуя себя полновластными хозяевами.

– Стой!!! – Сумароков шарахнулся назад, рванув за куртку Михеича. Старик не удержался на ногах и, матюкнувшись, плюхнулся в воду. В луче Володиной лампы светилась тонкая проволока, пересекавшая уклон на уровне щиколоток.

– Думаешь, растяжка? – шепотом спросил я.

– А что еще?.. Значит, мы на правильном пути.

– Я посмотрю? – Навыки по разминированию у меня были.

– Нет! Михеич, засеки это место. Мы сюда саперов направим.

Михеич понял, о чем речь, перекрестился.

– Да, знали, где ставить, паскуды. Здесь если рванет – задавит уклон и штрек, за всю жисть не разгребешь, – сказал, посветив на кровлю в ржавых крапинах анкерных болтов.

Мы осторожно переступили через проволоку и, ускоряя шаг, отошли на относительно безопасное расстояние.

– Дня через два проволока проржавеет, – подумал я вслух.

Насквозь промокшие, отяжелевшие от пыли и эмульсии, разлитой по всему уклону, мы свернули на квершлаг и уперлись в тупик. Проем перекрывала тяжелая дощатая дверь.

– Просек, – сказал Михеич. – Дальше посуху пойдем, зато в три погибели.

Он толкнул дверь, но она не поддалась. В образовавшуюся щель со свистом ринулся воздух. Я взялся за мощную скобу и изо всех сил ударил плечом в крайнюю от косяка доску.

Выработка за дверью резко сужалась. Мощная вентиляционная струя резанула по глазам, от встречного потока перехватило дыхание. За шумом мы не сразу услыхали… лязг колес. Одновременно повернув головы, высветили широкий проем уклона, под который, бешено набирая скорость, мчалась полуторатонная вагонетка.

– Все. «Орел» полетел. Сейчас он эту проволоку… – неестественно сонливым голосом произнес Михеич и вдруг заорал: – Бойся‑а!!!

Мы рванули в жаркий, сухой просек. Едва захлопнулась вентиляционная дверь (отчего заложило уши, как в самолете), из глубины, будто под нами, раздался глухой взрыв. Почва ударила по подошвам, сверху посыпалась, застучала по каскам и спинам порода. Раскатистый грохот падающих обломков нарастал на протяжении нескольких секунд, потом внезапно оборвался, и наступила звонкая тишина…

– Саперов не надо, но и назад хода нет. – В ушах так звенело, что я не понял, кто произнес эти слова, показавшиеся всем нам ужасно смешными.

От усталости, напряжения, сознания, что уготованная смерть по счастливой случайности нас миновала, мы хохотали минуты две.