От усталости, напряжения, сознания, что уготованная смерть по счастливой случайности нас миновала, мы хохотали минуты две.

Я хотел высказать предположение, что кто‑то положил под колесо башмак или щепу, а когда я открыл путь воздушному потоку, вагонетка переехала через препятствие, но не успел: Михеич привстал, звучно втянул носом воздух, затем – еще раз, и прежде чем он успел что‑то сказать, мы сами почувствовали запах угарного газа: штрек пересыпало – направление воздушного потока изменилось.

– Ну, Михеич! Теперь выводи, – упавшим голосом произнес Сумароков.

Старик подхватился, поправил ремень и запихнул за пазуху завернутый женой традиционный «тормозок», который так и не успел развернуть.

– Ходко давай! – бросил нам, проворно перебирая по гнилым шпалам ногами. – Яйца мне отрезать, что я вас сюды без самоспасателей повел! – сплюнул досадливо. – Черти!

Мы продвигались по просеку, пригибаясь, переходя на гусиный шаг, проползая под завалами. Михеич шел впереди, обирая палкой нависавшие породины и каждый раз предупреждая простым и понятным шахтерским окриком: «Бойся!» Дальше воздух становился чище, но стоило остановиться, как гарь настигала, мешала вдыхать полной грудью, через пять секунд начиналась резь в глазах и в голове постукивали тревожные молоточки. Володя пыхтел, как самовар, кашлял и отплевывался Михеич – я удивлялся, что они еще держатся, если даже мои тренированные ноги просили пощады.

К счастью, идти пришлось недолго: старый шахтер остановился, поднял руку и свернул в нишу.

– А ну, подсоби, сынок, – ухватившись за крышку люка в почве, крякнул он.

Вертикальная выработка уходила вглубь настолько, насколько хватало мощности «коногонки». Внизу блестела вода. Михеич первым поставил ногу на деревянную ступень лестницы, но доска тут же провалилась под ним – я едва успел схватить его за рукав. Оказалась насквозь прогнившей и вторая ступенька.

– От, зар‑раза такая! – досадливо сплюнул Михеич, когда я вытащил его в нишу. – По веревке они спускались небось.

Веревки у нас не было. Угарный газ, просачиваясь в щели вентиляционной двери, подступал. Я попробовал сползти по стойке наклонной лестницы, обхватив ее руками и ногами: по первому пролету – получилось, хотя понадобилось значительное усилие – неизвестно, как с этим справятся мои спутники.

– Сколько здесь пролетов? – крикнул я Михеичу.

– А бес его маму знает, – был ответ. Судя по глубине, пролетов было восемь‑десять, итого – метров сто пятьдесят. Если нижний горизонт окажется затопленным, придется возвращаться, подтягиваясь на руках, а с этим уже не справиться и мне.

– Не могли они по веревке спуститься, – послышался голос Сумарокова сверху. – Как бы они верхний конец отцепили? Есть дальше выход?

– Целых три. Только не вниз, а вверх, но до них теперь не дойти – задохнемся.

Пока они переговаривались, я преодолел еще пару двухметровых пролетов. Из всех опробованных ступенек уцелело только три, но в третьем отсеке меня ожидал приятный сюрприз: ржавая, шаткая, но все‑таки металлическая лестница!

Помогая друг другу, мы спустились на нижний горизонт. Воды там оказалось всего‑навсего по пояс. Старику было совсем плохо, он бодрился, но потом позволил нам взять его под руки и волочь по воде. Мы понимали, что обратного хода все равно нет, и потому шли вперед без оглядки. Ощущение, что подземная река медленно, но мелеет, придавало сил. Постепенно спадала жара. Повеяло свежим (по сравнению с этой выгребной ямой) ветром.

– К шурфу идем! – принюхался старик.

Лампа его почти совсем села, наши с Володей еще работали, мы включали их попеременно.